Ломаем wetware II

Безусловно, операции «OMCPF сетей» зависят от огромного количества генов, но по аналогии с ИТ безопасностью, эксплойтация одного единственного уязвимого процесса способна дать «рута». А мыши Дуги только дополнительно подчеркивают важность наших молекулярных детекторов совпадений и значимости сигналов, и демонстрируют, как «влажные» сети могут быть «разогнаны» с помощью единственной генной модификации.

В конечном итоге мы подошли к моменту понимания операций «влажных» сетей, достаточного, чтобы рассмотреть их «подстройку» (а вернее — разгон) с целью оптимизации эффективности функционирования. К возможным путям вмешательства относятся:

— увеличение количества соединений между нейронами, ведущее к большему количеству маршрутов для контроля нашим гипотетическим OMCPF и прохождения большего обьема данных
— увеличение проводимости через отдельно взятое синаптическое соединение для стабилизации существующих маршрутов

Изюминка в том, что оба этих события тесно взаимосвязаны, причем первое четко зависит от второго. Когда нейроны пропускают через себя очень высокие обьёмы данных, они выбрасывают дополнительные отростки (так называемый «спраутинг») для создания новых физических соединений под большее количество устанавливаемых маршрутов. В чем-то это сопоставимо с системным администратором, добавляющим новые модули, подключающим дополнительные кабеля и настраивающим распределение нагрузки, только роль администратора в данном случае играет наш генотип. При этом, одним из важнейших факторов, ведущих новые нейрональные отростки к своим «интерфейсам», являются как раз рассмотренные в первой части АМПА рецепторы на конце отростка (так называемый «конус роста»). Причем, функциональность этих рецепторов в данном случае не меняется, а их постоянная стимуляция глутаматом и служит залогом продолжения разрастания и дальнейшего установления нового соединения. Таким образом, достигается пластичность «влажных» сетей — чем выше загрузка трафиком, тем сильнее они ветвятся и распараллеливаются, что обеспечивает лучшую адаптацию к трафику и больше возможности по обработке и сохранению данных. Банальный вывод: «брейнбилдинг» полностью возможен и нужен, и кто-то, постоянно упражняющий свои «влажные» сети, прийдет к их физическому совершенствованию в сторону достижения гораздо больших возможностей (отраженных в количестве межнейрональных соединений и пролегающих через них маршрутов), чем тот, кто не уделяет внимания подобной тренировке. Как было упомянуто в предыдущей части, существуют локальные правила обучения («зоны OMCPF»), которые делают тренировку «влажных» сетей участок-специфической и, возможно, оставляют личным выбор между концентрацией на развитии отдельной возможности и общим «брейнбилдингом».

Говоря о втором пути вмешательства, повышенная проводимость глутаматергических синапсов обычно обусловлена большим количеством активированных пар НМДА/АМПА рецепторов и большей продолжительностью их активации. С электрофизиологической точки зрения, это называется долговременным потенцированием (long term potentiation, LTP).

Пример измерения долговременного потенцирования в нейронах.

Пример измерения долговременного потенцирования в нейронах.

Данный пример демонстрирует измерение частоты и амплитуды импульсов возбуждения активированных нейронов при возниконовении долговременного потенцирования. Раннее LTP на иллюстрации является результатом стимуляции АМПА, в то время как позднее — результатом активации пары рецепторов, стабилизирующей связь между используемыми в эксперименте нейронами. Именно позднее долговременное потенцирование и увеличивает силу синаптической связи между нейронами, тем самым сигнализируя о детекции совпадения / важности принимаемого сигнала.

LTP считается основополагающим в установлении и поддержке маршрутов «влажных» сетей и является электрофизиологическим базисом закона обучения Гебба, который мы уже обсудили в первой части статьи. Долговременная потенциация способна сохраняться на минуты, часы, дни, недели и даже месяцы. Неудивительно, что данный феномен был впервые обнаружен именно в гиппокампе — части мозга, во многом ответственной за перенос новых паттернов памяти на длительное хранение, а также ориентацию в пространстве. Перефразируя Морфея, реальность — это всего лишь паттерн возбуждения «позиционных нейронов» гиппокампа. Человек с поврежденным гиппокампом страдает от серьёзных трудностей обучения и не способен запомнить места в которых он побывал, или нормально сориентироваться на местности. Активация пар НМДА/АМПА (и, в некоторых случаях, ещё одного глутамат-регулируемого ионного канала, каинатного рецептора) требуется как для инициирования, так и для пролонгирования LTP в гиппокампе и других областях мозга. Тем не менее, иные медиаторные системы, модулирующие глутаматэргическую передачу сигналов, также принимают участие в инициации и поддержке долговременной потенциации, а значит и влияют на операции нашего OMCPF протокола.

Примерами таких систем, способствующих формированию LTP, служат каскады сигнальных путей, использующие катехоламины (в основном, норадреналин и допамин). Функция этих путей связана с эмоциональным подьемом, возбуждением, удовольствием и мотивацией. Присутствие подобных эмоций при обучении указывает на наличие активной кооперации между глутаматергическими и катехоламиновыми сигнальными системами. Подобное взаимодействие способно значительно увеличить эффективность обработки и сохранения информации «влажными» сетями. Из жизненного опыта хорошо известно, что единственный высокомотивированный хакер стоит многих «экспертов», «протирающих штаны» с 9 до 5. «Хакерский менталитет» имеет свое четкое редукционистское объяснение — самомотивация подобного рода не только способствует обучению (посредством облегчения формирования и поддержки LTP в вовлеченных нейрональных цепях), но и способна содействовать оптимальной физической реструктуризации цитоархитектуры мозга обучающегося (нейрональный спраутинг, создающий дополнительные возможности для «OMCPF маршрутизации»). Так как таких структур, как «участок мозга, ответственный за написание кода на С» или «участок мозга, ответственный за понимание сетевых протоколов» в природе не существует, можно предположить, что обретенные выше средних возможности будут отражаться в жизни индивидуума и за пределами хакерства. Если взять такие постулаты, как «подвергай всё сомнению» (знаменитое «question everything») или рассмотреть «латеральное мышление» (по Эдуарду де Боно), то они просто отражают способность принимать во внимание и манипулировать большим количеством переменных, по сравнению с «не-хакерами». В свою очередь, это можно обьяснить способностью формировать большее количество OMCPF маршрутов и их более легкой и быстрой сходимостью и стабилизацией. А эта способность без проблем объясняется биологически через большее количество синаптических сочленений (клеточный уровень) и усиление формирования и динамики изменений LTP (электрофизиологический уровень), которое в свою очередь обусловлено более эффективной сигнализацией посредством глутамата и его рецепторов (молекулярный уровень). Цепь замкнулась. И к этой цепи, а также к вопросам мотивации и концепции «брейнбилдинга», мы в этой статье ещё не раз вернемся.

В то время, как аутотренинг и высокая мотивация, получение удовольствия от обучения и «чувство глубокого удовлетворения» от новых освоенных техник, знаний и умений — это прекрасно, существуют ли дополнительные непосредственные пути разгона «влажных» сетей для дальнейшего расширения ваших возможностей и физиологических пределов освоения и сохранения информации ?

Так как все рассматриваемые события являются электрохимическими по сути, их фармакологическая модуляция используя ноотропы, представляется более чем рациональной.

Оперируя уже представленной в обоих частях статьи информацией, легко составить список основных критериев, которым должен соответствовать истинный ноотропный препарат:

истинный ноотроп должен способствовать спраутингу нейронов, подводя тем самым цитологическую основу под более высокую пропускную способность и емкость хранения данных «влажных» сетей. Впридачу, дополнительные соединения увеличивают устойчивость этих сетей к перегрузкам и повреждениям и являются основным методом устранения повреждений.
истинный ноотроп должен усиливать передачу сигналов посредством глутамата и, как следствие, способствовать инициации и поддержке LTP, подводя тем самым электрофизиологическую и биохимическую основу под более высокую пропускную способность и емкость хранения данных «влажных» сетей.
истинный ноотроп не должен чрезмерно усиливать передачу сигналов посредством глутамата во избежание токсичности возбуждения, упомянутой в первой части статьи
истинный ноотроп не должен иметь никаких значительных эффектов вне мозга. К примеру, он не должен значимо поднимать кровяное давление, ускорять сердечный ритм и так далее

Взглянем же поближе на соединения, чаще всего используемые для «повышения продуктивности» и «увеличения производительности», например в ночи перед экзаменами или сдачей проекта. Наиболее подходящими кандидатурами здесь являются

кофеин
никотин
гингко билоба, женьшень, пантокрин, аралия, родиола, элеутерококк и так далее
кокаин и амфетаминоподобные соединения (Риталин, сиднонимины (Сиднокарб и Сиднофен))

Проблема в том, что из всего вышеперечисленного, только единственное соединение — никотин, в какой-то мере является своеобразным ноотропом. В то время как он не оказывает прямого действия на глутаматэргические рецепторы, ряд исследований продемонстрировал, что никотин способен увеличивать выброс глутамата в коре головного мозга. Впридачу, существует специфическая нейрональная цепь, соединяющая переднюю кору и гиппокамп, и играющая значительную роль в долговременном запоминании — так называемый септогиппокампальный путь. Одним из основных медиаторов этого пути является ацетилхолин, некоторые аспекты действия которого воспроизводит никотин, в частности способствуя улучшению запоминания. Я не занимаюсь пропагандой курения в этой статье, но считаю нужным подчеркнуть, что негативные эффекты курения связаны в основном со смолами и прочими продуктами тления, а также сердечно-сосудистыми эффектими никотина, а не непосредственно с действием никотина на мозг. Однако нет необходимости принимать именно никотин для усиления передачи сигналов посредством ацетилхолина как через септогиппокампальный путь, так и в самом гиппокампе. Так как огромная потеря нейронов этого пути является ключевой в развитии болезни Альцгеймера, для компенсаторного уменьшения симптомов этой болезни был разработан ряд лекарственных препаратов (например Такрин), усиливающих холинэргическую передачу септогиппокампального пути. Однако, эти препараты обладают большим количеством побочных эффектов (к примеру, Такрин может вызвать повреждения печени) и использовать их для улучшения запоминания не рекоммендуется.

Логичным и доступным подходом к решению этой проблемы вместно необходимости курения является прием холина (из которого потом в нейронах синтезируется ацетилхолин) вместе с добавочными соединениями, способствующими данному синтезу. Однако, это помогает только в случаях истощения имеющихся запасов холина вследствии интенсивного обучения и запоминания. В моем опыте, в состоянии, когда информация более не осваивается и не запоминается (читаешь одну и ту же страницу бестолку, «смотришь в книгу — видишь фигу»), прием холина устраняет «блок памяти» и позволяет «втолкнуть» больше данных на «влажный диск». Иных эффектов я не наблюдал. Мною использовался холина хлорид в дозировке до 1.2 грамма на прием, дополненный никотинамидом (0.5 грамма на прием) и цинком (22 миллиграмма хелатированного цинка на прием). Диметиламиноэтанол (DMAE) представляет из себя другой коммерчески доступный предшественник ацетилхолина, имеющий подобный эффект. Безусловно, его также можно дополнить никотинамидом и комплексами цинка. Тем не менее, подобные соединения и комбинации нельзя считать истинными ноотропами вследствие узконаправленности их действия и неспособности содействовать цитологическим изменениям архитектуры мозга (спраутинг), ведущим к оптимизации его возможностей по обработке и сохранению информации.

Что же касается остальных упомянутых соединений, краеугольным постулатом является «стимуляторы ≠ ноотропы;». Давайте рассмотрим наиболее экстремальные примеры из приведенного ранее краткого списка — кокаин и амфетаминоподобные стимуляторы. На первый взгляд, они должны быть полезны в условиях форсированного обучения, так как усиливают как раз те самые сигнальные системы (а именно норадреналиновые и допаминовые), которых я коснулся в рассуждениях о мотивации и хакерском менталитете. Однако, всё не так просто, как может показаться. Эмоционально подкрепленное обучение, о котором и шла речь, связано с наличием четкого наружного стимула (написанный код или зарученный сервер :), который приносит обоснованное удовольствие и удовлетворение. Такое обучение интегрирует катехоламиновые и глутаматэргические сигнальные системы в специфических нейрональных путях, вовлеченных в выполнение поставленной задачи, тем самым улучшая формирование энграмм памяти (стабилизированных «маршрутов OMCPF»), имеющих отношение к подобного рода деятельности. Эмоциональная стимуляция, вызванная кокаином и амфетаминами, не связана с обьективными внешними стимулами и неспецифична, происходя без вазимоподкрепления со стороны имеющих непосредственное отношение к процессу обучения глутаматэргических цепей, обуславливающих действительную «процессорную мощность» для выполнения поставленной задачи. С точки зрения когнитивного анализа и сохранения данных, подобного рода общая стимуляция главным образом приводит к возникновению высокого уровня информационного шума во «влажных» сетях. В реальности, это проявляется высокой частотой возникновения ошибок: под влиянием общих стимуляторов человек не заснет и может написать в 10 раз больше кода, в котором будет содержаться в 10 раз больше ошибок (ок, число 10 пришло из /dev/urandom, но мысль, надеюсь, понятна). В конечном итоге, всё выигранное время и более уйдет на дебаггинг. Подобный подход не имеет ничего общего с оптимизацией работы «влажных» сетей, а подобные соединения — с ноотропами. Его сетевым эквивалентом будет являться установка дополнительных ISDN и ATM модулей в маршрутизатор, от которого требуется больше Ethernet портов и EtherChannel 🙂 Помимо этого, стимуляторы обладают большим количеством побочных эффектов на периферии, в частности тех, которые уже были упомянуты в перечислении критериев истинных ноотропов. В лучшем случае, такие эффекты будут отвлекать и мешать концентрации на решаемой проблеме. И это далеко не всё, однако не стоит зарываться в фармакологию, ибо сказанного уже достаточно для понимания основополагающего тезиса данного абзаца.

Точно те же принципы имеют непосредственное отношение и к другим, более слабым общим стимуляторам, ошибочно испольуемым многими в качестве «ноотропов». Конечно, и уровень стимуляции, и возрастание количества ошибок при их использовании будет ниже. И, безусловно, применение слабых стимуляторов, таких как крепкий кофе, вместе с истинными ноотропами, вполне оправданно для авральной ночной работы или учебы, и этим не раз доводилось воспользоваться и автору. Однако, повторюсь, на качество и эффективность работы нейрональных сетей подобные соединения не влияют, впридачу, их эффект кратковременнен.

Вас наверное уже замучил вопрос, что же можно отнести к этим пресловутым истинным ноотропам?

В первую очередь, к ним относится Пирацетам и его производные (Прамирацетам, Анирацетам, Нефирацетам, Оксирацетам и так далее), в своей общности именуемые ампакинами. Это название обусловлено механизмом действия подобных соединений — все из них услиливают действие глутамата на АМПА рецепторы. Вместо того, чтобы действовать непосредственно как глутамат, они связываются с отдельным модуляторным участком рецептора и удлинняют время открытия этого ионного канала в присутствии глутамата (естественный сигнал), тем самым увеличивая время прохождения ионов через рецептор и способствуя стабилизации LTP. Поскольку сами по себе эти препараты неспособны «открыть» АМПА рецепторы, они не вызывают токсичности возбуждения. И действительно, родоначальник ампакинов Пирацетам — одно из самых безопасных соединений из числа известных человечеству. Было подсчитано, что среднесмертельная доза Пирацетама для семидесятикилограммового человека составит примерно 700 грамм. Для сравнения, у обычной поваренной соли среднесмертельная доза для человека весом в 70 кг — примерно 210 грамм. Пирацетам не только неядовит: ряд исследований продемонстрировал, что он способен предохранять нейроны от повреждений, в первую очередь связанных с перегрузками и недостатком кислорода. В экспериментах на добровольцах, предварительный прием 2.4 и более грамм Пирацетама приводил к норме их умственную работоспособность в условии понижения содержания атмосферного кислорода до 10.5 % (эквивалент нахождения на высоте 5300 метров). Так как роль более высокого уровня активации АМПА рецепторов в направлении конуса роста была показана значительным количеством исследований, подразумевается, что Пирацетам и Ко способны увеличить нейрональный спраутинг, тем самым способствуя возникновению большего количества соединений и пролегающих через них маршрутов. И действительно, сейчас передо мной лежит замечательная монография Каркищенко, «Психоунитропизм Лекарственных Средств», изданная в 93-ем году и отражающая исследования еще советской поры. Она включает в себя электронные микрофотографии, четко показывающие активное формирование новых межнейрональных связей в крысином гиппокампе всего лишь через 30 минут после иньекции Пирацетама. Другие отечественные исследования показали подобные результаты действия Пирацетама в иных частях головного мозга, таких как двигательная кора, и при применении различных доз препарата. Таким образом, ампакины идеально соответствуют критериям истинного ноотропа, приведенным ранее.

Но значит ли это, что подобные соединения являются «магическими пилюлями», способными «по щучьему велению» немедленно превратить вас в гения? Безусловно нет. Даже если новые связи между нейронами были успешно сформированы, будут ли они активны? Пролегут ли через них новые полезные маршруты? Вспомните, что ампакины не активируют АМПА рецепторы сами по себе, а всего лишь пролонгируют действие естественно выделяющегося глутамата. А следовательно, и для правильного формирования новых связей, и для включения этих связей во «влажные» сети и их функциональной значимости в вовлеченных сетях, присутствие значимого потока данных и потребность в этом потоке абсолютно необходимы. Другими словами, для того, чтобы ампакины проявили свою полезность, их прием должен сочетаться с интенсивным обучением, с постоянной тренировкой нейрональных сетей. И именно этот момент был не понят на Западе, вследствие чего подобные соединения не прописываются в большинстве западных стран в качестве ноотропов, да и сама концепция ноотропных препаратов ставится под сомнение.

Очень хорошим примером подобного заблуждения служат клинические испытания Пирацетама в Британии на страдающих ранее упомянутой в статье болезнью Альцгеймера. По крайней мере раньше, в инструкции, прилагаемой к упаковкам отечественного Пирацетама, черным по белому было написано: «препарат не эффективен при развившихся болезнях Альцгеймера и Пика». Несмотря на это, британцы провели массивные испытания Пирацетама на пациентах с болезнью Альцгеймера только для того, чтобы убедиться, что никакого толку от его применения в данном случае нет. В то время, как многие принимавшие участие в этих испытаниях были неприятно удивлены (как же так, ведь на здоровых добровольцах и шныряющих по лабиринтам крысах и мышах результаты налицо!), большинство просто посчитало, что Пирацетам неэффективен вообще (!). Немало этому содействовали и особенности местного финансирования (при отсутствии «фармакологии здорового человека» как отдельной отрасли науки, на исследования в этой отрасли грантов никто не даст). А что представляет из себя классический пациент с болезнью Альцгеймера? Обычно, это дряхлый старик, потерявший интерес к любым формам обучения, ведущий интеллектуально пассивный образ жизни и не способный / не желающий его сменить. Не рассматривая добавляющие масла в огонь генетические факторы, важные для развития этого заболевания, зададим риторический вопрос: сможете ли вы создать чемпиона по культуризму путем иньекций анаболических стероидов человеку, проводящему всё свое время лежа на диване перед телевизором?

И мускулатура, и нейроны подчиняются одним и тем же основополагающим физиологическим законам.

Оценивая вышеописанный механизм действия ампакинов критически, можно заметить, что

требуется достаточно много новых сформированных и стабилизированных межнейрональных связей для того, чтобы эффект приема подобных препаратов стал ощутимым
как для установления самих новых соединений в нужном количестве, так и формирования и стабилизации проходящих через них маршрутов, нужно время

Таким образом, для получения желаемых результатов при приеме ампакинов, необходимы время и усилия. Не следует ожидать немедленного результата (хотя подобные случаи мне изредка встречались). Скорее всего, четкий, заметный эффект от приема станет ощутим примерно через две недели поддержки постоянной необходимой концентрации препарата в плазме крови. «Поддержка постоянной необходимой концентрации» — ключ к успеху. Эмпирический опыт указывает, что регулярный прием Пирацетама в дозе как минимум по 400 миллиграмм три раза в день с равными интервалами приносит наилучшие результаты. И следуя этому методу, не забывайте упражнять ваши «влажные» сети при помощи интеллектуальной деятельности, приносящей удовольствие и эмоциональное удовлетворение. Это может быть что угодно: от нахождения новых уязвимостей до Сид Мейeровской Цивилизации.

А теперь о специфических положительных моментах действия подобных препаратов:

эффекты, достигнутые правильным приемом ампакинов, однозначно длительны. В первую очередь это означает то, что новые навыки и познания, освоенные и запомненные с их помощью, не имеют тенденцию забываться и теряться после того, как прием препарата был прекращён
существует феномен, который я наблюдал в течении многих лет на себе и окружающих и назвал «пирацетамовым примированием» (Piracetam priming для любителей иностранных языков). Его суть в том, что после регулярного приема Пирацетама в течение длительного времени (несколько месяцев) и последующего его прекращения даже на долгий период, при возобновлении приема единственная достаточно большая доза (от 800 миллиграмм и выше) способна оказать немедленный эффект без нужды ждать пару недель для его развития

Кстати, за многие годы «сосуществования» с этим веществом, обнаружился еще один любопытный эффект Пирацетама. Если принять как минимум 800 миллиграмм на ночь, перед тем как заснуть после употребления значительного количества алкоголя, похмелье либо отсутствует, либо значительно ослаблено (в зависимости от количества и качества выпитого), и принявший зачастую просыпается с энергичным, продуктивным настроением. Полезное наблюдение, не так ли?

Сам собой напрашивается вопрос: «как насчет приема собственно глутамата в чистом виде?». Этот вопрос был предметом множества «религиозных войн» с моим участием, так как западные фармакологические школы полностью отрицают этот подход. С другой стороны, глутамат активно использовался в качестве ноотропа в СССР и используется в СНГ, равно как и в Китае, Японии, других развитых странах восточной и юго-восточной Азии, а также в Южной Америке. Оппоненты использования глутамата обычно оперируют следующими аргументами:

он будет полностью потреблен на периферии, например микрофлорой кишечника
он не пересечет гематоэнцефалический барьер (совокупность механизмов, защищающих наш мозг от потенциально вредных соединений и микроорганизмов, присутствующих в организме человека, биологический межсетевой экран)
если глутамат всё-таки не будет утилизирован на периферии и пройдет через гематоэнцефалический барьер, он может вызвать токсичность возбуждения

Безуслово, эти аргументы выглядят достаточно убедительно. Однако, им противопоставлен очень богатый клинический опыт, накопленный в вышеупомянутых частях света. Мои личные взгляды по поводу приема чистого глутамата сводятся примерно к следующему:

не весь принятый глутамат утилизируется на периферии, особенно если он абсорбирован в ротовой полости или желудке
принимать глутамат более энергетически эффективно, чем его эндогенный (внутренний) синтез в организме
гематоэнцефалический барьер пропустит недостающее количество глутамата, но «переключится со ввода на вывод», если концентрация этой аминокислоты станет слишком высокой. Таким образом, токсичность возбуждения будет предотвращена.

В качестве аргумента, подчеркивающего возможность токсичности принимаемого глутамата, многие приводят так называемый «Синдром Китайских Ресторанов». Некоторые исследователи связывают этот «синдром» с глутаматом натрия, стандартно используемым в дальневосточной кухне для придания пище вкуса «умами». Этот вкус настолько уважаем в дальневосточной кулинарной традиции, что на японском глутамат натрия именуют «адзи но мото» (дословно — «душа вкуса»). Вы можете найти большое количество информации о глутамате в различных пищевых продуктах на англоязычном вебсайте http://www.glutamate.org. Однако, следует упомянуть, что симтомы «Синдрома Китайских Ресторанов» весьма напоминают обычную, обусловленную гистамином аллергическую реакцию, и не имеют ничего общего с истинной токсичностью возбуждения (наподобие наблюдаемой при «амнестическом отравлении моллюсками», вызываемом действующим на глутаматэргические рецепторы «токсином возбуждения» из одноклеточных водорослей — домоатом). Кроме того, статистически достоверную связь между глутаматом натрия в пище и этим синдромом так никому установить не удалось.

Исходя из собственного опыта, прием глутамата не способствует запоминанию и задержке информации в памяти, как это делают ампакины или как это достигается, в описанных ранее специфических условиях, путем восполнения запасов холина. Однако, глутамат повышает скорость обработки данных во «влажных» сетях и имеет сравнительно слабое стимулирующее действие без особых периферических побочных эффектов и повышения количества совершаемых ошибок. Белые, растворимые в кишечнике таблетки глютаминовой кислоты не проявили никакого значительного эффекта, в то время как голубые, растворимые в желудке таблетки приводили к обьективному повышению скорости обработки информации и продуктивности и имели мягкий стимулирующий эффект 20 — 30 минут после приема, сопоставимый с действием крепкого кофе. Я использовал единократный прием 0.5 грамма глутамата в этой лекарственной форме примерно за полчаса до выполнения требующих высокой продуктивности и скорости задач, например перед сложным экзаменом. Следует упомянуть, что в СССР умственно отсталым детям часто прописывали высокие дозы глутамата (до 0.1 — 0.2 грамма на килограмм веса каждый день) на длительное (месяцы) время приема для повышения их возможности к обучению и интеграции в общество. Ещё один интересный момент: существует мнение, что некоторые пищевые продукты способствуют улучшению мышления. Список таких продуктов, приведенный на сайте http://nootropics.com/smartfood/index.html включает в себя спаржевую капусту, столовую спаржу, брюссельскую капусту, салатный лист, авокадо, тунца, треску, морскую камбалу и скумбрию. Все эти продукты, в особенности рыба, перечислены на http://www.glutamate.org и других подобных сайтах как богатые глутаматом, что не вызывает особого удивления.

Пироглутамат, циклическое производное глютаминовой кислоты, часто встречается в западных коммерческих смесях, рекламируемых в качестве ноотропов и продаваемых как пищевые добавки в отделах продажи витаминов аптек и так называемых «магазинов здоровья». Непохоже, чтобы действие пироглутамата было тщательно проверено, и его популяризация основана на эмпирических описаниях. Химически, пироглутамат более сходен с Пирацетамом, чем с глутаматом, из которого его синтезируют.

В целом, я склонен относиться с большим подозрением ко всем активно рекламируемым смесям и коктейлям «для поумнения». В то время как есть вероятность того, что они могут содержать в себе истинные ноотропы (тот же глутамат или ампакины), многие компоненты этих составов явно не имеют никакого отношения к механизмам оптимизации работы нейрональных сетей и даже могут обладать противоположным эффектом (гамма-аминомасляная кислота, таурин в так называемых «энергетических напитках»). Необходимо быть нейрохимиком или нейрофармакологом для отделения зерен от плевел, и если вы им не являетесь, я бы не рекоммендовал использовать подобные смеси в качестве ноотропов или, по крайней мере, ожидать от их употребления существенных результатов.

Ещё один немаловажный вопрос: существуют ли истинные ноотропы, не действующие на передачу сигналов посредством глутамата напрямую? Ответ на этот вопрос положителен. К числу таких соединений относится фактор роста нейронов (Nerve Growth Factor или NGF). NGF стимулирует рост и спраутинг нейронов напрямую, без посредника в виде АМПА и других глутаматэргических рецепторов.

В то время как западные научные и медицинские школы до сих пор только рассматривают перспективы и возможности использования различных рецептур на основе NGF, в СССР этот фактор роста де-факто использовался в клиничекой практике с 1952-го года в виде Церебролизина — богатого NGF гидролизата свиного мозга. Основной недостаток использования любых рецептур NGF заключается в том, что этот полипептид будет полностью разрушен в желудке, и посему должен вводиться внутримышечно. Церебролизин — пожалуй наиболее мощный ноотроп из всех, которые мне довелось испробовать. Развитие эффекта занимает менее часа, при этом усиливаются как скорость обработки данных, так и емкость их сохранения, а также увеличивается острота восприятия и внимание к деталям. Недавно в Японии был разработан новый потенциальный ноотроп под названием Идебенон (Idebenone), которому приписывается возможность увеличивать синтез NGF в коре головного мозга. К сожалению, мне никогда не доводилось экспериментировать с Идебеноном или знать кого-либо, кто с ним работал или, по крайней мере, его употреблял. Если этот препарат действительно способен значительно увеличить выработку NGF в головном мозге человека, то это реальное достижение, позволяющее обойти основную проблему использования Церебролизина, а именно — необходимость иньекции. Гидергин, препарат одобренный в США для лечения слабоумия у престарелых, является ещё одним потенциальным ноотропом, возможно увеличивающим выработку NGF в головном мозге. Однако, механизм его действия до сих пор неизучен полностью, и в настоящее время продаж Гидергина не наблюдается. Гидергин представляет из себя смесь трех алкалоидов эргота, впервые предложенную Альбертом Хоффманом (первооткрывателем LSD-25) как средство для понижения кровяного давления (периферический эффект, нежелательный для ноотропа!) Ницегролин (Сермион) коммерчески доступен, применяется для лечения мигрени и химически весьма сходен с Гидергином. Имеются сообщения о возможной ноотропной активности Ницегролина, однако хотелось бы видеть их четкое подтверждение. У автора нет личного опыта применения Гидергина или его аналогов.

Вазопрессин или антидиуретический гормон — это ещё один пептид, которому приписываются ноотропные свойства. Вазопресин выделяется задней долей гипофиза, и его недостаток приводит к развитию одного из видов диабета (diabetes incipidus). Также, этот гормон активно участвует в формировании долгосрочной памяти. В одном из исследований, посвященных годовому ритму обучения, было установлено, что наиболее благоприятным временем для интенсивного обучения являются Август — Сентябрь, и доказано существование связи между этим наблюдением и годовым пиком секреции вазопрессина в гипофизе на протяжении указанных месяцев. Любопытно, что и алкоголь, и марихуана подавляют выделение вазопрессина из гипофиза, что является одним из обьяснений забывания происшедшего после употребления этих веществ. Другим обьяснением считается временное подавление глутаматной сигнализации мозга как алкоголем, так и марихуаной. Вазопрессин выпускается в распылителях в нос для лечения вышеуказанной разновидности диабета. У меня нет личного опыта использования вазопрессина, и я не отношусь к числу сторонников применения данного гормона в качестве ноотропа. Во первых, он обладает рядом хорошо документированных побочных эффектов, таких как насморк и заложенность носа, раздражение носовых проходов, возможная головная боль, спазмы живота и повышенная сократимость кишечника. У больных стенокардией, употребление вазопрессина может усилить симптомы заболевания. Во вторых, будучи антидиуретическим гормоном, он будет вызывать неизбежную задержку жидкости в организме, что само по себе уже крайне не желательно. В третьих, частое использование любого гормона обычно приводит к понижению его естественной выработки соответствующей железой. Таким образом, после отмены вазопрессина возможен прямо противоположный эффект. Следует отметить, что сторонники использования вазопрессина для улучшения запоминания не рекоммендуют регулярное употребление этого препарата, предлагая одноразовые ингаляции в случае необходимости долговременного запоминания огромного количества информации. Я не отношу вазопрессин к числу истинных ноотропов, поскольку не существует доказательств его влияния на нейрональный рост и спраутинг, и его эффекты вне головного мозга слишком значимы, чтобы ими можно было пренебрегать.

Разумеется, все ранее перечисленные истинные ноотропы могут применяться в комбинациях друг с другом для максимизации их действия. Я успешно перепробовал комбинации ампакинов, глутамата, церебролизина и супплементации холином без каких-либо заметных побочных эффектов. Ещё одним полезным добавлением к истинным ноотропам являются соединения, повышающие «энергетику» нейронов. Человеческий мозг очень требователен к поступлению энергии и поглощает до 50 % всего затрачиваемого организмом кислорода, используя для своих нужд примерно 20 % тотального энергопроизводства тела. В физиологических условиях, без голодания, мозг использует один единственный вид «топлива» — глюкозу. Соответственно, сама по себе глюкоза является полезной добавкой к любому ноотропу в связи с таким высоким энергопотреблением «влажных» сетей (несмотря на отсутствие их перегрева, как и упомянуто в первой части статьи). Следует заметить, что подъем концентрации сахара в крови приводит к выбросу в кровь инсулина, некоторое количество которого способно пересечь гематоэнцефалический барьер. Воздействие инсулина на инсулиновые рецепторы не обладает достаточной избирательностью, так как приводит к фосфорилированию множества внутриклеточных белков. Одним из таких фосфорилированных субстратов в головном мозге являются составляющие части глутаматных НМДА рецепторов, а именно субъединицы NR2A и NR2B (НМДА и АМПА рецепторы не монолитны — каждый состоит из нескольких блоков, у которых имеются свои разновидности). Прикрепление фосфатной группы к этим субъединицам способствует формированию LTP. Таким образом, сахар — это не просто источник энергии для функционирования нейронов, но и своеобразный слабый «полу-ноотроп». Пиритинол («Энцефабол»), препарат почти идентичный пиридоксину (витамин B6) химически, но не обладающий витаминной активностью, значительно повышает перенос глюкозы через гематоэнцефалический барьер и может послужить ценной добавкой к истинным ноотропам заодно с глюкозой. Забавно, что Пиритинол был самым первым препаратом, разрекламированным и продвигаемым в качестве ноотропа ещё с 1961-го года (Merck). Другими повышающими энергетику нейронов добавками к ноотропам, иногда неправильно рекламируемым как ноотропы, являются L-ацетилкарнитин и уже упомянутый в связи с употреблением холина никотинамид (витамин PP).

Ещё один подход, которым также можно воспользоваться, сводится к приему расширяющих капилляры головного мозга препаратов, таких как Кавинтон (Винпоцетин), в качестве добавок к ноотропам. Многие даже относят Кавинтон и Ко к ноотропам что, разумеется, является ошибкой. Логика, на которой основан этот подход, сводится к тому, что повышенное кровоснабжение мозга приведет к лучшему снабжению нейронов кислородом и глюкозой. В то время как подобная логика вполне целесообразна, отношение автора к такому подходу в целом скептическое. Кровоснабжение здорового мозга должно быть саморегулируемым в соответствии с его потребностями, принимая во внимание специфику нужд отдельных областей мозга, вовлеченных в выполнение текущих задач. Впридачу, следует изучить не будет ли расширение капилляров головного мозга, вызванное длительным приемом подобных препаратов, сменяться их сужением после прекращения приема. А пока что Кавинтон и его аналоги показали себя достаточно эффективными в лечении нарушений мышления, связанных с дефектами кровообращения мозга у престарелых, например, вследствие атеросклероза. Документированные побочные эффекты Кавинтона включают в себя сухость во рту, возможное снижение кровяного давления и слабость. Мне доводилось принимать Кавинтон в комбинации с истинными ноотропами в качестве эксперимента. В то время, как я не столкнулся ни с одним из перечисленных побочных эффектов, субьективно оценить действенность добавления Кавинтона к ноотропам не представилось возможным.

Подведем итоги рассуждений о разгоне «влажных» сетей на практике:

интенсивное, высокомотивированное, приносящее удовольствие обучение является краеугольным камнем всего перечисленного. Без него, любое фармакологическое вмешательство врядли приведет к ощутимому успеху.
существуют препараты, действующие в соответствии с естественными механизмами обучения и способные значительно повысить производительность нейрональных сетей, тем самым расширив круг наших возможностей по обработке и сохранению информации до пределов, недосягаемых без их применения. Такие соединения и называются истинными ноотропами
критерии «истинности» ноотропного препарата и его эффективность могут быть оценены электрофизиологически, биохимически и даже визуально (при наличии под рукой электронного микроскопа)
для достижения ощутимого эффекта, к применению ноотропов (дозировка, интервалы приема, длительность приема) следует относиться тщательно и серьёзно
совместное применение подобных препаратов может быть более эффективным, чем прием единственного соединения
существуют соединения, которые могут временно улучшить специфическую функцию головного мозга, например долговременную память, при этом не являясь полноценными ноотропами. Их прием оправдан только в тех случаях, когда такая функция остро необходима
существют соединения, которые способны косвенно улучшить продуктивность «влажных» сетей посредством повышения энергоснабжения нейронов. В то время как сами по себе такие препараты могут не оказать никакого заметного эффекта, их совместное применение с ноотропами вполне оправдано
для того, чтобы знать как разогнать «влажные» сети мозга, необходимо понимать принципы, согласно которым они строятся и функционируют (спросите у знакомого нейрофизиолога или нейрохимика, если таковым не являетесь). Далеко не всё, что активно рекламируется в качестве ноотропов, к ним относится на самом деле. Как обычно, рынок есть рынок, и на незнании можно всегда хорошо заработать. Будьте скептиками. Подвергайте сомнению рекламные проспекты и советы непрофессионалов.

В заключении, хотелось бы заострить ваше внимание на двух аспектах, имеющих прямое отношение к тематике статьи. Доказательство от обратного является эффективным способом подтвердить или опровергнуть гипотезу или даже целую парадигму. Итак, аспект первый: существуют ли «анти-ноотропы», снижающие функциональные возможности нейрональных сетей? Безусловно. Пожалуй, наиболее классическим примером «анти-ноотропа» («dumb drug» или «препарата тупости») является фенциклидин (PCP, «ангельская пыль») и другие, действующие подобным образом соединения (например, Кетамин). Видели ли вы когда-либо наркомана, находящегося в зависимости именно от этих соединений? Жалкое зрелище. Каков может быть механизм действия подобных веществ? Правильно. блокада глутаматных сигнальных систем головного мозга. А если точнее, эти соединения полностью и необратимо перекрывают наши детекторы совпадений — НМДА рецепторы. Они встрявают в качестве «затычек» в самом узком месте ионного канала, которым является НМДА рецептор, физически блокируя прохождение ионов через канал вне зависимости от отсутствия или присутствия глутамата в окружающей рецептор среде. Впридачу, так же как чрезмерное и неконтролируемое возбуждение НМДА, полная блокада этих рецепторов является фатальной для нейронов посредством механизма, получившего название «неоклассической токсичности возбуждения». Не углубляясь в детали сего механизма, отмечу, что даже единственная большая доза фенциклидина и ему подобных соединений способна вызвать физические повреждения задней коры мозга. Теперь посмотрим на другой упомянутый в статье медиатор — ацетилхолин. Вещества, которые блокируют передачу сигналов посредством ацетилхолина (например, атропин), негативно влияют на запоминание и принявший их неспособен нормально запомнить события непосредственно перед приемом такого соединения, а также после приема в период его действия. Тем не менее, такие нарушения памяти временны и не влияют на общие способности к обучению. В лабораторных условиях, можно вызвать полную и постоянную потерю долговременной памяти, уничтожив упомянутый в статье септогиппокампальный путь с помощью высокоизбирательных синтетических (AФ64A) или химерных (IgG-192-сапорин) токсинов. При этом кратковременная память не пострадает. Данные наблюдения подчеркивают, что в то время как ацетилхолиновая передача сигналов в головном мозге специфически важна для формирования долговременной памяти, более общие механизмы обучения (фактически, OMCPF маршрутизация) связаны с ролью глутамата и вращаются вокруг НМДА рецептора, как ключевого компонента «ветварного транзистора» — нашей пары рецепторов.

Второй и последний аспект: велико ли значение генетических факторов в рассмотренных явлениях? Являются ли возможности наших «ветварных» сетей четко обозначенными на генном уровне? Возможен ли генный «взлом», выводящий их на принципиально новую ступень?

Ниже на фотографии представлена генетически «разогнанная» мышь:

Мышь Дуги

Мышь Дуги

Её, а вернее её линию зовут Дуги. Дуги — модифицированные супермыши. В наборах различных тестов они обучаются в два раза быстрее, чем их обычные сородичи, помнят гораздо дольше и адаптируются к изменениям среды значительно быстрее. Их нейрональные сети обладают большими возможностями и более высокой эффективностью. И всё из-за того, что доктор Циен и коллеги генетически модифицировали эту линию мышей, придав им способность к синтезу большего количества NR2B субъединиц НМДА рецепторов. Тех самых субъединиц, которые были уже упомянуты в статье, когда мы обсуждали опосредованный через инсулин эффект сахара на «влажные» сети. Более высокий уровень NR2B субъединиц → усиленная активность НМДА рецепторов → более эффективные операции OMCPF протокола. Даже более того, группа Циена не только придала мышам дополнительные копии гена, кодирующего NR2B, но и внедрила их таким образом, что их активность с возрастом только усиливается , тем самым противодействуя естественному падению функциональности НМДА в связи со старением. В молодости мы и и учимся быстрее, и ломаем больше 🙂

В качестве доказательства от противоположного, ученые также создали линию «тупых мышей» с недостатком NR2B гена.

Безусловно, операции «OMCPF сетей» зависят от огромного количества генов, но по аналогии с ИТ безопасностью, эксплойтация одного единственного уязвимого процесса способна дать «рута». А мыши Дуги только дополнительно подчеркивают важность наших молекулярных детекторов совпадений и значимости сигналов, и демонстрируют, как «влажные» сети могут быть «разогнаны» с помощью единственной генной модификации.

Отбросьте страх перед новым и неизведанным. Добро пожаловать в будущее.

hackermouse

Мышь — хакер 🙂 Иллюстрация для размышления.

П.С.: автор статьи выражает благодарность д-ру Максиму Орловскому, нейрофизиологу, за проверку приведенных материалов.

Беатрис Пресиадо: «Testo Junkie»

image.php

© Лекция Беатрисс Пресиадо. Фото с сайта http://www.museoreinasofia.es

Беатрис Пресиадо – квир-феминистка, профессор политической истории тела, гендерной теории и истории перфоманса в университете Париж VIII. Так же она занимается кураторской деятельностью и является директрисой одной из программ в Музее Современного искусства в Барселоне. Пресиадо является авторкой Manifiesto contrasexual, ставшей классикой квир-­теории, и работы Pornotop?a: Architecture and Sexuality in Playboy During the Cold War.

В своей работе Testo Junkie она описывает свой опыт приема тестостерона, играющий сразу двойную функцию: одновременно это и дань памяти и уважения ее другу гею, умершему от СПИДа, и исследование политизации тела в условиях того, что она сама называет «фармакопорнографическим капитализмом».

Беатрис Пресиадо
Testo Junkie: секс, наркотики и биополитика
Я живу в мире, в котором множество вещей из тех, что представлялись мне невозможными, возможны.
Guillaume Dustan, Dans ma chambre (1996)

В день твоей смерти я нанесла 50 мг Тестогеля на свою кожу, так что теперь я могу преступить к написанию этой книги. Углеродная цепь O­H3, C­H3, C­OH постепенно проникает в мой эпидермис и, путешествуя сквозь глубокие слои моей кожи, достигает кровеносных сосудов, нервных окончаний, желез. Я не принимаю тестостерон для того, чтобы стать мужчиной, так же как он не является для меня физической стратегией транссексуальности; я принимаю его для того, чтобы искривить то, что общество хочет сделать из меня, так что я могу писать, ебаться, ощущать удовольствие в его пост­порнографической форме, добавлять молекулярные протезы к моей низкотехнологичной, транссексуальной идентичности, состоящей из фаллоимитаторов, текстов и движущихся образов; я делаю это чтобы отомстить за твою смерть.

Я втерла гель в плечи. Первое мгновение: ощущение легкого шлепка по коже. Затем появляется ощущение холода, до того как все исчезает. Потом ­ ничего в течение одного или двух дней. Ничего. Ожидание. Затем появляется чрезвычайная ясность, сопровождаемая взрывом желания ебаться, ходить, побывать повсюду в городе. Это кульминация, климакс, в которой духовная сила тестостерона, смешанная с моей кровью, выходит на первый план. Все неприятные ощущения абсолютно исчезают. В отличие от спидов, происходящее внутри движение не имеет ничего общего с беспокойством, шумом. Это просто ощущение идеальной гармонии с ритмом города. В отличие от кокса, нет никакого нарушения восприятия себя, нет ни логореи, ни ощущений какого-­либо другого превосходства. Ничего, кроме ощущения силы, отражающейся в увеличенных способностях моих мышц и мозга. Мое тело явлено самому себе. В отличие от спидов и кокса, нет никаких непосредственных отходняков. Через несколько дней движение внутри успокаивается, но ощущение силы, словно пирамида, обнаруженная в песчаной буре, остается.

Как я могу объяснить то, что происходит со мной? Что я могу сделать с мои желанием трансформации? Что я могу сделать со всеми теми годами, на протяжении которых я определяла себя как феминистку? Какой именно феминисткой я являюсь теперь? Феминисткой, подсевшей на тестостерон, или трансгендерным телом, подсевшим на феминизм? У меня не остается другой альтернативы, кроме как пересмотреть свою классику, подвергнуть эти теории тому шоку, который был вызван во мне практикой употребления тестостерона. чтобы принять тот факт, что изменения происходящие во мне ­– это метаморфозы самой эпохи.

Те неолиберальные изменения, которые мы наблюдаем, связаны не только с превращением «гендера», «пола», «сексуальности», «сексуальной идентичности» и «желания» в объекты управления жизнью, но так же с тем фактом, что само это управление отныне осуществляется посредством новой динамики техно­капитализма, глобальных медиа и биотехнологий. Мы сталкиваемся с новым типом hot [1] психотропного панк капитализма. Эти недавние трансформации навязывают ансамбль микро­простетических механизмов контроля за субъективностью посредством биомолекулярных и мультимедийных технических протоколов. Наша мировая экономика зависит от производства и циркуляции сотен тон синтетических стероидов, глобального распространения потоков порнографических образов, от разработки и дистрибуции новых типов легальных и нелегальных синтетических психотропных наркотиков (enaltestovis, Special K, Виагра, скорость, кристаллы, прозак, экстази, попперсы, героин, Prilosec), от потока знаков и схем цифровой передачи информации, от распространения диффузной урбанистической архитектуры на всю планету, в которой мегаполисы страдания увязаны в высококонцентричные узлы с секс­-капиталом.

Для того, чтобы отличать этот новый режим от дисциплинарного порядка девятнадцатого века [2], я буду называть этот новый режим производства секса и сексуальной субъективности «фармакопорнографическим капитализмом» (pharmacopornographic capitalism).

После Второй Мировой, соматополитический контекст производства субъективности по видимому оказался захвачен серией новых технологий тела (включая биотехнологии, хирургию, эндокринологию и так далее), которые проникали и просачивались в повседневную жизнь как никогда прежде. Изобретение понятия гендера в 1950­-х в качестве клинической техники, позволяющей производить половое переприсвоение, и коммерциализация таблеток как контрацептивной техники характеризуют смещение от дисциплины к фармакопорнографическому контролю. Это век мягких, воздушных, вязких, желатиновых технологий, которые могут быть введены, ингалированы ­ «инкорпорированы». Принимаемый мной тестостерон относится именно к такому виду желатиновых, биополитических технологий.

Когда я принимаю дозу тестостерона в форме геля или ввожу его в жидкой форме, то что я действительно получаю­ эту цепь политических означающих, материализованных для того, чтобы обрести форму молекулы, усваиваемой моим телом. Я потребляю не только молекулу, не только гормон, но также концепцию гормона, серию знаков, текстов и дискурсов, процессы, посредством которых гормоны были синтезированы, технические последовательности, производящие его в лаборатории. Я ввожу кристаллин, разводимый в масле стероид углеродной цепи молекул, и одновременно фрагмент современной истории. Я назначаю себе серию экономических транзакций, коллекцию фармацевтических решений, клинических тестов, фокус-­групп и техник управления бизнесом. Я подключаюсь к барочной сети обменов и к политическим и экономическим цепям­, потокам для патентования живого. Через Т я связана с электричеством, программами по исследованию генов, с мегаурбанизацией, с разрушением лесов и биосферы, с фармацевтической эксплуатацией живых существ, с клонированной овечкой Долии, с развитием вируса Эбола, с мутациями ВИЧ, противопехотными минами и широкополосными каналами передачи информации. Таким образом, я становлюсь одной из соматических связок, делающих возможными циркуляцию власти, желания, освобождения. подчинения, капитала, мусора и восстания.

Как тело, и это единственная важная вещь в бытии, тело-­субъект, техно­живущая система, я являюсь платформой, делающей возможной материализацию политического воображения. Я и есть моя собственная гвинейская свинка для проведения экспериментов над эффектами сознательного увеличения количества тестостерона в женском теле. Тестостерон превращает меня в нечто радикально отличное от цис­женщины. Даже в том случае, когда изменения порожденные данной молекулой социально незаметны. Лабораторная крыса становится человеком. Человеческое существо становится грызуном. И, как по мне: ни тесто­-девочкой, ни техно­-мальчиком, а просто портом для введения C19H28O. Я одновременно являюсь и терминалом для одного из аппаратов неолиберальной управительности (governmentality) [3] и точкой схода, через которую уходит воля к контролю над системой. Я молекула и Государство; я лабораторная крыса и научный субъект, осуществляющий исследование; я остаток биохимических процессов. Я ­будущий общий искусственный предок для разработки новых видов в процессе постоянной и случайной мутации и генетического дрейфа. Я ­– это Т.

Я не хочу иметь женский гендер, приписанный мне при рождении. И я не хочу иметь мужской гендер, который может мне предоставить транссексуальная медицина и которым государство наградит меня, если я буду себя правильно вести. Я не хочу ничего из этого. Я копилефтерский биополитический агент, считающий половые гормоны свободным и открытым биокодом, использование которых не должно регулироваться государством, присвоенным фармацевтическими компаниями.

Потребление тестостерона, так же как и эстрогена и прогестерона, не зависит ни от какой идеальной конструкции гендера, которая бы влияла на способы нашего действия и мышления. Мы напрямую сталкиваемся с материальностью производства гендера. Все это дело дозы, кристаллизации и плавления точек, роторного вращения молекул, регулярности, миллиграмм, форм и способов назначения, привычки, праксиса. То, что со мной происходит, может быть описано в терминах «молекулярной революции». Детализируя этот концепт, чтобы с помощью него описать восстание мая 68-го, Феликс Гваттари точно не держал в уме цис­женщину, которая назначила сама себе тестостерон. С другой стороны, он был внимателен к структурным модификациям, порожденным микрополитическими изменениями, такими как потребление наркотиков, изменения восприятия, сексуальное поведение, изобретение новых языков. Это вопрос становлений, множественностей. В таком контексте, «молекулярная революция» может обозначать политическую гомеопатию гендера. Речь не идет о переходе от женщины к мужчине, от мужчины к женщине, но о смешивании молекулярных оснований производства половых различий, с пониманием того, что эти два состояния бытия, женское и мужское, существуют только как «биополитические фикции», как соматические эффекты технических процессов нормализации. Это вопрос о намеренном вмешательстве в данное производство, чтобы покончить с жизнеспособными формами инкорпорированного гендера, чтобы разработать новую сексуальную и аффективную платформу, которая не будет ни женской, ни мужской в фармакопорнографическом смысле этих определений, что сделало бы возможным видовую трансформацию. Т – ­это только порог, молекулярная дверь, становление между множественностями.


Примечания переводчика:

1. Противопоставление «hot» и «cool» режимов работы капитализма можно найти, например, в работе Жана Бодрийяра «Символический обмен и смерть»: «cool ­ … этот термин обознaчaет интенсивную, но безaффектную соотнесенность элементов, игру, питaющуюся исключительно прaвилaми игры, доходящей до концa взaимоподстaновкой элементов. Нaпротив того, «hot» хaрaктеризует референциaльную стaдию знaкa, с его единичностью и с глубиной его реaльного ознaчaемого, с его сильнейшим aффектом и слaбой способностью к подстaновке». То есть можно сказать, что режим «hot» ­– это режим возгонки, режим в котором происходит интенсивная аффективная циркуляция и смешения знаков, тел, объектов и т.д.

2. Дисциплинарная власть –­ термин, введенный Мишелем Фуко для описания происходящей в Новое время трансформации отношений власти. Дисциплинарная власть характеризуется тем, что она стремится к полному охвату «тела, времени, жестов, поведения индивидов». Одним из основных принципов ее работы является принцип всевидения, предполагающий возможность постоянного наблюдения и контроля за индивидом. Поэтому дисциплинарная власть предполагает наличие «централизованной индивидуальности», локализованной, неразрывно привязанной к некоторому телу, являющейся стабильной единицей в таблицах учета, классификациях и иерархии. Дисциплинарные системы нуждаются в стабильном, прозрачном индивиде, который всегда уже доступен, распознаваем, видим.

3. Управительность, governmentality ­ еще один термин Фуко,появляющийся в его поздних работах. Governmentality в широком смысле определяется Фуко как «искусство управления», что означает, что идея «управления» не привязана только к государственной политике, но обозначает широкий спектр техник контроля, и которое может быть применено к широкому кругу объектов, начиная от техник управления собой до «биополитического» контроля над населением.

Автор перевода: Данил Данилов

Ломаем wetware I

Данная статья представляет из себя своеобразный синтез традиционной информатики и биоинформатики, изначально зародившийся в качестве попытки разъяснения хакерам почему и как должны применяться ноотропные препараты. Первая часть статьи посвящена собственно механизмам обработки данных мозгом на достаточно низком уровне, фактически — основам нейробиологического ассемблера, а также постройке вышеупомянутой машины на базе этих механизмов.

1. Введение.

Данная статья представляет из себя своеобразный синтез традиционной информатики и биоинформатики, изначально зародившийся в качестве попытки разъяснения хакерам почему и как должны применяться ноотропные препараты. В ходе этой попытки возникла идея создания вполне реалистичного биокомпьютера, использующего те же молекулярные единицы анализа информации, что и человеческий (и не только) мозг, и специализированного для высокоэффективного взлома симметричных шифров. В связи с обьемом излагаемой информации, окончательные выкладки пришлось разбить на две части. Первая часть посвящена собственно механизмам обработки данных мозгом на достаточно низком уровне, фактически — основам нейробиологического ассемблера, а также постройке вышеупомянутой машины на базе этих механизмов. Вторая часть включает в себя описание действия и применения распространённых ноотропных препаратов, опять же используя в качестве основы описанные в первой части механизмы. Таким образом, если всё, что вас интересует, это «разгон» возможностей вашего мозга за пределы его естественных лимитов, не следует пренебрегать первой частью. Понимание — ключ к эффективности любой методологии.

Немного об авторе для разъяснения истоков приведённой информации. Я занимался разработкой эрго- (повышающих выносливость) и ноотропных препаратов ещё будучи студентом в советские времена, по образованию — нейрохимик, работал и защищался в группе, которой принадлежит честь открытия и классификации большинства упомянутых в статье рецепторов на глутамат. После защиты не смог продолжать исследования в интересующих меня областях по длинному ряду причин, в придачу старое хобби взяло верх, и я стал инженером по информационной безопасности, которым и являюсь по сей день. Разумеется, 13 лет из жизни не выбросишь, и попытки синтеза обоих областей неизбежны. Это — одна из них.

Сразу же оговорим — данная статья не имеет никакого отношения к социальной инженерии (несмотря на название), искусственному моделированию нейрональных сетей и биоинформатике в её традиционном понимании. Объекты, с которыми мы здесь имеем дело — это не так называемые ДНК компьютеры, а типичные «фон Ньюмановские машины», оперирующие согласно тем же логическим принципам, что и ваша рабочая станция. Математическая сторона обсуждаемых здесь вопросов намеренно сведена к минимуму — предполагаемая аудитория не является математиками, и передать предлагаемые здесь идеи абсолютно возможно без потоков непонятных для не имеющих математической базы читателей формул.

2. Вскрываем «влажные сети».

Вопреки распространённому заблуждению, логически человеческий мозг не представляет из себя один массивный ЦПУ. Это массивная сеть, состоящая приблизительно из триллиона клеток-хостов, 100 миллиардов из которых — нейроны (по крайней мере согласно данным управления перспективных исследований Министерства обороны США (DARPA). Данная сеть использует гигантское количество процессоров с ещё большим количеством взаимосвязей между ними. Вычислительная мощь такой сети сводится к частоте обновлений этих взаимосвязей, т.е. фактически к нахождению, установлению и поддержанию маршрутов. Таким образом, роль процессоров в ней сводится к основной, если не единственной, задаче — заполнению и поддержанию таблиц маршрутизации, определяющих поток сетевого трафика между «хостами». Мы ещё вернёмся к тому, что считать процессором в данной системе. А сейчас стоит подчеркнуть, что чем быстрее маршруты устанавливаются и пересчитываются, тем быстрее идёт процесс обучения. Чем больше поддерживается разнообразных маршрутов и чем они сложнее, тем больше информации сохраняется в подобной сети. Чтобы переносить информацию в долговременную память, маршрут должен быть поддержан в течении достаточно длительного времени; в некоторых случаях он может существовать постоянно до наступления смерти или серьёзного повреждения вовлечённых нейрональных цепей. Отдельно взятый нейрон имеет тенденцию забывать то, что с ним произошло 10 миллисекунд назад, таким образом вне сети с точки зрения сохранения данных он бесполезен. Давайте же рассмотрим более подробно протокол маршрутизации, который управляет естественными нейрональными сетями.

Трафик данных в нейрональных сетях есть ни что иное, как обусловленная разницей мембранных потенциалов передача электрического импульса, всегда текущая по пути наименьшего сопротивления / максимальной проводимости / наименьших затрат. Таким образом, единственной переменной, кроме, разумеется, наличия физического подключения нейрона к нейрону («воткнутый кабель»), определяющей направление и силу потока данных в нейрональной сети, является проводимость (выраженная в Сименсах, Ом-1). Упростив, мы можем сравнить её с пропускной способностью / толщиной канала. Это и есть искомая метрика. Как насчёт пакетов обновления маршрутизации? Устойчивый поток низкочастотной синaптической стимуляции, так называемый «протокол сопряжения», не обуславливает направление течения основного (с точки зрения возникновения и стабилизации маршрута) высокочастотного потока данных. Однако, протокол сопряжения указывает соединённым нейронам, что их «подключение» друг к другу существует и вполне функционально. Налицо близкое сходство функции с таковой у HELLO протокола, используемого такими распространёнными протоколами маршрутизации, как OSPF и BGP. При обрыве старого или установлении нового маршрута, механизмы обратной связи немедленно сообщают вовлечённой нейронной сети об изменении архитектуры маршрутизации через соединённые нейроны или, локально, через изменение концентраций так называемых модуляторов обратной связи (легко диффундирующие низкомолекулярные соединения, такие как монооксид азота, угарный газ, арахидоновая кислота и т.д.). Нейроны, получившие подобную информацию, передают её дальше по цепочке. Этот процесс во многом сходен с наводнением сети пакетами объявлений о состоянии канала (LSA). Наконец, нейрональные цепи мозга имеют различные местные правила обучения в зависимости от месторасположения и типа нейронов. Таким образом, наши внутренние «домены маршрутизации» могут быть разбиты на иерархические зоны, варьирующие по степени важности пролегающих маршрутов. Просуммировав приведённые утверждения, можно провести простое, но ёмкое сравнение:

Нейрональная маршрутизация OSPF
проводимость в Сименсах пропускная способность канала относительно 100 Мегабит/с (по умолчанию)
протокол сопряжения HELLO протокол
электрохимические изменения при смене маршрута сообщают другим нейронам об этой смене «затопление» LSA пакетами при изменениях маршрута информируют другие маршрутизаторы об изменениях
области с различными паттернами локального обучения и градациями  важности проходящих сигналов Зоны OSPF
соединение таких областей в единую систему со специфической функциональностью Автономные системы OSPF

Таким образом, сходство с OSPF, или другими протоколами маршрутизации на основе алгоритма Dijkstra довольно очевидно. С целью описания протокола нейрональной маршрутизации можно даже ввести такой термин, как OMCPF (Open Maximum Conductance Path First или, по аналогии с русским переводом OSPF, первоочередное открытие маршрутов максимальной проводимости). Остаётся выяснить, как на низком уровне инициируются, устанавливаются и модифицируются маршруты данного протокола. Это наиболее интересный вопрос, на который нет простого ответа. В конечном итоге, многие изменения на «неветварных сетях» вносятся системным администратором посредством закрытия и подъёма интерфейсов, внесения списков распределения маршрутов, установки пассивных портов, назначения приоритетов маршрутов, установки новых модулей и так далее. С другой стороны, даже принимая во внимание генетические факторы, «надсмотрщик» над (само)обучением наших нейрональных сетей отсутствует.

Общепризнанным правилом, управляющим обучением в «ветварных сетях», является закон обучения, сформулированный американским физиологом Дональдом Геббом в 1949-ом году. В его канонической формулировке, если возбуждение двух нейронов взаимосвязано, синаптическая сила (вес,  Wij) между ними должна увеличиваться. Математически, изменение синаптического веса между двумя нейронами i и j есть умножение частоты возбуждения этих нейронов (ri и rj) на константу скорости обучения k:  Wij = k*ri*rj. Разумеется, синаптический вес прямо пропорционален проводимости через синапс. Так как тело/отростки нейрона, с электродинамической точки зрения, могут быть представлены как непрерывный кабель с относительно гомогенным сопротивлением, именно проводимость через синапсы (соединения между отростками нейронов) определяет судьбу наших маршрутов. De facto, именно синапс, а не целостный нейрон, является процессорной единицей, рабочей лошадью наших нейрональных сетей. Давайте рассмотрим его несколько более подробно.

Синапсы подразделяются на электрические (эфапсы) и химические. Поскольку эфапсы, составляющие основу функционирования электрических органов скатов и угрей, в человеческой нервной системе практически отсутствуют, для нас они интереса не представляют. Типичный химический синапс представлен на приведенной 3D иллюстрации.

chemical_synapse

Химический синапс.

При повышении мембранного потенциала входящего нервного окончания происходит высвобождение химического медиатора (синие точки на иллюстрации) из пузырьков-хранилищ этого окончания. Постоянная базальная низкоуровневая диффузия медиатора, не зависящая от значительных повышений мембранного потенциала, ответственна за вышеупомянутый HELLO протокол нашего OMCPF. Выброс квантов медиатора при значительных изменениях потенциала ответственен за установление, поддержание и изменение маршрутов. Однако, в не меньшей мере, за регуляцию маршрутов ответственна реакция на выброс этих квантов по другую сторону синaптической щели. Мало того, оба процесса взаимосвязаны, образуя единую систему. Приёмниками «пакетов» медиатора (нейротрансмиттера) на принимающей (постсинаптической) стороне щели являются рецепторы, представленные на иллюстрации в качестве «розеток», проходящих сквозь мембрану. Ближайшей аналогией рецептора в ИТ-мире является демон, слушающий на определённом порту. Безусловно, рецепторы того же типа могут быть расположены и на входящем окончании, тем самым частично обуславливая обратную связь в рассматриваемой системе («открытые клиентские порты»).

Упрощённое отображение модели химического синапса по Коху (1999) в виде электрической схемы представлено на иллюстрации ниже:

electrical_model

Простая электрическая модель химического синапса

Безусловно, на этой схеме нам наиболее интересен анализатор входящих сигналов, ответственный за логику функционирования нашего процессора, в первую очередь за обнаружение им совпадений и паттернов. А в самом анализаторе наиболее важен триггер, отдельно взятая «транзисторная единица» рассматриваемого процессора. Опустимся же ещё одним уровнем ниже и рассмотрим, как функционирует подобная единица с точки зрения операций предложенного OMCPF протокола и что она представляет из себя физически. Для этого необходимо иметь по крайней мере поверхностное понимание роли вовлечённого в процесс медиатора и рецепторов, реагирующих на изменение его концентрации при передаче сигнала через синапс.

Основными медиаторами возбуждения и торможения в центральной нервной системе человека являются глутаминовая (преимущественно возбуждение) и гамма-аминомасляная (преимущественно торможение) кислоты. Последняя активно участвует в механизмах негативной обратной связи и подавлению информационного шума в передаче сигналов по нейрональным сетям. В контексте данной статьи эти функции не так принципиальны, как непосредственная передача возбуждения между нейронами, посему займёмся глутаматом и синапсами-процессорами, в которых эта аминокислота является преобладающим медиатором. Именно на этих синапсах мы можем найти истинные «ветварные транзисторы» в виде ко-локализованных пар глутаматергических (реагирующих на изменение концентрации глутамата в синaптической щели) рецепторов двух разных типов, а именно НМДА и АМПА рецепторов. Эти рецепторы, названные по традиции в честь избирательно активирующих их синтетических соединений, представляют из себя ионные каналы, открывающиеся при связывании с ними выбрасываемого из пресинаптического нервного окончания глутамата. Прохождение ионов через открывшийся канал ведёт к изменению ионного баланса по обе стороны мембраны и, как следствие, изменению её потенциала (в нашем случае деполяризации), что и есть передача электрического сигнала от одного нейрона к другому.

Из рассматриваемой пары рецепторов нам наиболее интересен НМДА. Это наиболее сложный рецептор из всех известных науке в настоящее время, и именно особенностями его функционирования многие исследователи (включая автора данной статьи) объясняют процесс обнаружения и фиксирования корреляций и паттернов в значительном количестве нейрональных сетей центральной нервной системы (ЦНС). Именно эти особенности определяют синaптическую силу и, в конечном итоге, маршрутизацию согласно OMCPF.  К их числу относятся:

  1. Способность пропускать через себя как ионы натрия, так и ионы кальция.
  2. Регуляция пропускной способности ионов кальция изменениями значения мембранного потенциала. Данная регуляция объясняется тем, что при потенциале покоя мембраны (примерно -70 милливольт) наиболее узкая часть канала частично блокирована «застрявшим» в нем ионом магния. При
  3. повышении этого потенциала (деполяризация) этот ион освобождает «ворота» и позволяет кальцию проходить.
  4.  В большинстве случаев для достаточного для прохождения ионов кальция повышения потенциала необходима ко-активация соседнего АМПА рецептора. Таким образом, полноценная функциональность НМДА канала достигается только в связке с АМПА.
  5. НМДА рецепторы обладают огромным количеством так называемых участков модуляции. Связывание различных соединений (от простейшей аминокислоты глицина до длинных пептидов и ионов цинка), присутствующих в среде рецептора, с этими участками предоставляет множество дополнительных рычагов регуляции функции этого рецептора. Эти рычаги вносят значительную лепту в создание локальных правил обучения и оценки сигналов, т.е. «зон OMCPF» по аналогии с зонами OSPF. Eщёе одним немаловажным фактором в создании этих зон является локальное количество пар рецепторов и их кластеризация.

Так как лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, следующая иллюстрация показывает, как физически выглядит НМДА рецептор, включая некоторые участки модуляции его функций (каковых на самом деле гораздо больше). АМПА рецептор выглядит примерно также, но с меньшим количеством участков модуляции. Некоторые подвиды АМПА рецепторов также способны пропускать кальций, но их пропускная способность для ионов этого металла гораздо ниже, чем у НМДА, то же относится и к их распространённости в ЦНС. Поэтому мы не будем на этом останавливаться.

Упрощённое изображение НМДА рецептора

Упрощённое изображение НМДА рецептора

Мы рассмотрим электрический процесс установления корреляции между поступающими сигналами посредством ко-активации пары НМДА/АМПА в следующей части, поскольку именно регуляция этого процесса лежит в основе действия ряда истинных ноотропных препаратов, которым во многом и посвящена вторая часть статьи. А сейчас, давайте абстрагируемся от роли описываемых рецепторов и событий в ЦНС и попробуем построить своеобразное вычислительное устройство на основе этих рецепторов.

3. Построение молекулярного биокомпьютера на основе рецепторов, ответственных за обучение естественных нейрональных сетей.

Существуют три возможных типа входных данных для нашей пары рецепторов:

  • отсутствие входных данных
  • подъем концентрации глутамата, активирующий один рецептор пары
  • подъем концентрации глутамата, активирующий оба рецептора пары

Результатом могут являться четыре типа выходных данных:

  •  отсутствие выходных данных
  • повышение концентрации внутриклеточного натрия
  • повышение концентрации внутриклеточного натрия и кальция
  • деполяризация мембраны (изменение мембранного потенциала на N милливольт)

От этого и будем отталкиваться.

Рассматривая повышение внутриклеточного кальция в качестве выхода и активацию отдельного рецептора как единицу, получаем Булев AND:

               NMDA AMPA Повышение [Ca2+]
0 0 0
1 0 0
0 1 0
1 1 1

Беря повышение концентрации внутриклеточного натрия как выход, получаем Булев OR:

               NMDA AMPA Повышение [Na+]
0 0 0
1 0 1
0 1 1
1 1 1

Беря порог неизменности величины потенциала покоя как выход, легко получаем Булев NOT:

               NMDA AMPA mV
0 0 1
1 0 0
0 1 0
1 1 0

Измеряя повышение внутриклеточной концентрации и натрия, и кальция, и принимая при этом повышение концентрации обоих ионов за 0, получаем Булев XOR:

               NMDA AMPA Повышение [Na+] + [Ca2+]
0 0 0
1 0 1
0 1 1
1 1 0

Также достаточно просто получить ADD и SUB используя комбинацию данных выхода [Na+] vs [Na+ && Ca2+]. А как насчёт сдвигов с фиксированным или изменяемым шагом? Для их получения необходим обладающий шагом параметр, в качестве которого может вполне подойти деполяризация мембраны. Например, +10 mV могут быть приняты за правый сдвиг на один регистр и -10 mV — за подобный сдвиг влево. Деполяризация мембраны способна достигать значения в +30 mV, что даёт десять регистров при использовании подобной схемы. Безусловно, можно использовать меньший размер шага, который даст большее количество регистров, но сделает точное измерение перехода из одного регистра в другой более проблематичным. В качестве альтернативы можно измерять пошаговые изменения околорецепторных внутриклеточных концентраций ионов кальция и натрия, хотя в данном случае логично ожидать большие величины отклонений / «размазанности» сигнала по сравнению с измерением изменений деполяризации мембраны. Так или иначе, проблема генерации правых и левых сдвигов используя данную пару рецепторов вполне разрешима.

Что же будет результатом подобных, пока теоретических, конструкций? (Би)молекулярная процессорная единица (так как рецептор является одной молекулой), способная выполнять как минимум одну логическую операцию за единицу времени, как альтернатива простому бинарному переключателю, в то время как классические теории нейрональных сетей рассматривают целостный нейрон как простой бинарный переключатель и не более! Здесь и начинается самое занимательное. Активация НМДА рецептора по отношению к пропусканию ионов кальция достаточно медленна по сравнению с другими медиатор-активируемыми ионными каналами. Это связано с вовлечением в такую активацию двух шагов (ко-активация пары рецепторов, вышибание ионов магния из ворот канала) вместо одного. Тем не менее, можно спокойно утверждать, что она не займёт больше, чем 100 микросекунд. Так как именно НМДА активация лимитирует «цикл» нашей пары, в конечном счёте получаем 10000 циклов в секунду, или 10 кГц. В естественных условиях на один нейрон приходится 30 — 40 000 рецепторных пар. Методы современной молекулярной биологии позволяют достигнуть значительной оверэкспрессии рецепторов в используемых клетках, таким образом миллион рецепторных пар на крупную клетку (например, стандартно используемый ооцит жабы Ксенопус) — вполне реалистичная цифра. Настолько же реалистично иметь миллион клеток на чашку Петри и десяток чашек на скромный инкубатор. Вычислительное устройство, основанное на данном предположении, будет иметь минимальную теоретическую скорость в 10 000 х 1 000 000 х 1 000 000 х 10 = 1017 Гц, при этом каждый выполняемыйвыполнмяемый цикл — это как минимум одна Булевская операция или сдвиг. Для чего может оптимально использоваться подобное устройство? Разумеется, для прикладной реализации и взлома Фейстелевских шифров!

Рассмотрим RC6, известный и широко используемый симметричный блочный шифр профессора Ривеста, в качестве примера. Причина такого выбора заключается в отсутствии в RC6 табличных замен. Для воссоздания таблицы замен на нашей (пока гипотетической) «рецепторной машине», прийдется использовать массив рецепторных пар (если у вас есть лучшие идеи для эмуляции таблицы замен используя всего одну пару рецепторов, предлагаю поделиться ими с окружающим миром). Безусловно, RC6 использует MUL, но эмулировать умножение используя сдвиги регистров очень легко, и имплементация подобных сдвигов с помощью пары рецепторов уже была описана в статье. Таким образом, RC6 является удачным алгоритмом для рассмотрения с точки зрения подобной «биологической атаки». В соответствии с описанием RC6 для конкурса по выбору AES, RC6 использует 254 операции для шифровки или расшифровки блока данных. Если «рецепторная машина» способна выполнить минимум 1017 операций в секунду, то она способна к шифровке 3.937×1014 блоков или 5.039×1016 бит в секунду с помощью RC6, что впечатляет.

Как насчёт взлома? В данном случае мы оперируем с системой, изначально оптимизированной для работы с операциями, используемыми современными (пост-Люциферовскими) Фейстелевскими шифрами. Таким образом, имеет смысл сравнивать подобную систему со специализированными аппаратными устройствами, разработанными для взлома шифров, например с FPGA (Field-Programmable Analog Array, чипы перепрограммируемой логики). Решениям на базе FPGA необходимо 260 циклов для генерации ключа RC6. Предполагая аналогичное количество циклов для нашей рецепторной машины, возможно получение 3.846×1013 ключей в секунду. Для истощения 128-битного пространства понадобится 8.848×1024 секунд или 2.8×1017 лет. Таким образом, шифр выдерживает подобную атаку, если не создать подобное вычислительное устройство большей мощности. Как насчётнасчет RC4? Подсчитаный номер циклов для генерации RC4 ключа — 256. За секунду рецепторная машина способна генерировать 3.9×1013 RC4 ключей, и выработка 40-битного пространства (64-битный WEP) займётзаймет всего-лишь 0.028 секунды. Для шифра с небольшим количеством циклов, необходимых для генерации ключа, даже очень длинные ключи могут быть взломаны нашим устройством без особых проблем. К примеру, А5 шифр, используемый GSM телефонами (всего 3 цикла для генерации ключа), может быть взломан примерно за 553.46 секунды или 9.22 минуты при длине ключа 64 бита.

Следует сказать, что все приведённые выше цифры должны быть приняты с хорошей долей здорового скептицизма, поскольку они основаны на простом подсчете необходимого числа циклов и построены на сравнении возможностей рецепторной машины с уже существующим «традиционным» аппаратным обеспечением. Вероятность значительной недооценки возможностей предложенного вычислительного устройства, которое представляет из себя массивную параллельную структуру (порядка миллиона «ЦПУ» на одной клеточной мембране и как минимум миллион мембран на один блок «машины») и будет иметь ничтожную продукцию тепла и крайне малые энергозатраты, очень велика. В конце концов, потенциал возможного параллелизма вычислений «рецепторной машины» при приведённых расчётах во внимание не принимался и требует дальнейшего тщательного математического моделирования и проработки. При этом, именно генерация тепла и энергозатраты ЦПУ являются основными ограничителями прироста тактовой частоты современных процессоров. Так или иначе, даже вышеприведённые примеры демонстрируют, что постройка подобного устройства может легко сделать 64-битные ключи многих симметричных шифров достоянием истории.

Возникает вопрос: насколько реалистично создание такой системы на практике? С точки зрения автора, при наличии значительных ресурсов (государство, крупная компания), вполне реалистично. Вот ряд рекомендаций по постройке описываемой «рецепторной машины»:

— используйте крупные нечеловеческие клетки, устойчивые к последствиям чрезмерной активации НМДА и АМПА рецепторов. Не используйте реальные нейроны. Они высокочувствительны к изменениям локальной среды, требовательны, медленно растут и достаточно часто погибают

  • обессмертите используемые клетки (ничего необычного для современной молекулярной/клеточной биологии, хотя для не-биолога это может звучать по крайней мере странно. Раковые клетки «бессмертны», неозлокачествлённые клетки могут быть сделаны бессмертными через внесение в них генов, блокирующих механизмы запрограммированной клеточной смерти).
  • используйте оверэкспрессию рецепторов для достижения максимального количества, выдерживаемого выбранными клетками без повреждений (обычно от миллиона до пяти миллионов рецепторов на одну клетку)
  • альтернативно можно попытаться использовать не клетки, а искусственные мембранные структуры с вживлёнными в них рецепторами. Понятно, что обе стороны искусственной мембраны должны быть изолированы для поддержания необходимого потенциала
  • используйте флюоресцентную окраску для считывания точечных изменений измеряемых параметров. С помощью такого подхода, пара рецепторов (наш «мини-ЦПУ») может быть представлена как «пиксель» на огромной «логической карте», и изменения соотношений поглощённого / излучённого света будут иметь назначенные им (или привязанные к ним) логические и другие операции. Для считывания данных можно использовать модифицированный электрофотофлюoриметр. Проблема подобного подхода заключается в том, что автору пока не известен краситель, который способен излучать кванты света или же пошагово менять цвет в зависимости от уровня поляризации мембраны. Однако, я уверен, что данная техническая проблема вполне решаема и, не исключено, что подобный краситель уже открыт. В конечном итоге, описываемый подход может привести к созданию функциональной мозаики света (или цвета), отражающей «мозаику логики» на «тарелке процессоров».
  • ещё одна проблема — это высоколокализованная доставка нужных концентраций медиатора(ов) к парам рецепторов. Её можно попытаться решить путем активной доставки медиатора(ов) через мембрану с различной / изменяемой электрически регулируемой проницаемостью.

Подведём итоги. Построить вычислительное устройство, основанное на парах НМДА/АМПА рецепторов сложно и потребует усилия как минимум полноценного НИИ. Тем не менее, это не относится к разряду невозможного и однозначно стоит попробовать. Подумайте: интеграция всего-лишь 10-ти подобных машин приведёт к созданию «ветварного» суперкомпьютера, который будет всего-лишь в сто раз медленнее сказочного «ДЕСозавра» (крупный динозавр, функция каждой клетки которого — перебор ключей DES), упомянутого в знаменитой «Прикладной Криптографии» Брюса Шнайeра. Однако, в данном случае речь идёт не о воображаемом монстре, а о вполне осуществимом на практике проекте.

4. Уроки безопасности, которые можно извлечь изучая естественные нейрональные сети.

В заключении первой части статьи, мне хотелось бы вернуться к нейрональным сетям мозга и проверить, может ли инженер по сетевой безопасности извлечь полезную информацию, наблюдая за их функционированием в нормальных и патологических условиях. Можем ли мы выучить что-то о традиционных проблемах сетевой безопасности от биологических «ветварных» сетей?

Вам наверное будет интересно узнать, что аналоги DDoS, атак ошибок/некорректного ввода данных и преполнения буфера всегда существовали в нейрональных сетях ЦНС, при этом многие из этих аналогов являются фатальными в прямом смысле слова. В рассуждениях о принципах физического построения рецепторной машины были упомянуты последствия перевозбуждения глутаматергических рецепторов, которые следует избегать. С высоты птичьего полета речь идет, фактически, о коротком замыкании в нейрональных сетях. Без искр, без дыма, но конечный результат плачевен — вовлечённые нейроны погибают. Когда постоянная активация пары АМПА/НМДА (а в некоторых случаях — и всего лишь одного из этих рецепторов) присутствует в течении длительного времени и без наличия эффективной отрицательной обратной связи, велики шансы переполнения буфера внутриклеточных ионов кальция и бесконтрольного повышения концентрации ионов этого металла. Такое переполнение буфера фатально, так как способно активировать различные механизмы дезинтеграции нейрона. В условиях экстремального перевозбуждения, также возможно «переполнение натриевого буфера», ведущее к отеку нейрона вплоть до его физического разрыва. Разрушенный нейрон высвобождает весь хранящийся в нем (для передачи данных) глутамат, который только способствует перевозбуждению и инициирует цепную реакцию, повреждая и убивая близлежащие нейроны. Все эти разрушительные события обобщены под термином «токсичность возбуждения».

В менее экстремальных условиях, постоянная активация нескольких нейрональных цепей инициирует стабильную активацию / поток трафика в физически соединенных с ними цепях. Это естественно для «поддержания маршрутов», вызванного вводом внешних данных (обучение). Однако, установление и поддержание бесполезных маршрутов без ввода внешних данных или при отсутствии их корректной проверки, оценки и фильтрации крайне вредоносно (эпилептогенез). В процессе генерации судорожной активности, вовлеченные нейроны затапливают пока не вовлеченных в этот процесс соседей бессодержательным трафиком, напоминая тем самым стандартные DDoS атаки (поскольку как минимум несколько хостов «заливают» свои цели «пакетами», т.е. квантами выделяемого медиатора). Даже более того, поражённые цели начинают сами передавать абнормальный трафик дальше по сопряжённым с ними цепям, что весьма напоминает scatterback при DDoS, smurf и рефлективные DDoS атаки, осуществляемые с помощью утилит наподобие pHorgasm’а. Что же касается атак ошибок/некорректного ввода данных, такие соединения как НМДА и АМПА (в честь избирательности которых и названы оба рассматриваемых в этой статье рецептора), эмулируют эффект глутамата («корректные данные ввода»), не являясь при этом таковым и проявляя значительную ядовитость в экспериментах на животных. Сходство с естественным медиатором, сопровождающееся отличным (более мощный, отсутствующий, противоположный) эффектом на рецептор обуславливает механизм действия бесчисленного количества натуральных и синтетических токсинов.

Основной вывод из этих наблюдений заключается в том, что «ничто не ново под Луной». По воле случая или нет, распространённые на Интернете атаки  отражают патологические события естественных нейрональных сетей в плане как логики, так и структуры атак. Если подойти с точки зрения логики подобных биологических событий, наиболее эффективная DDoS атака будет включать:

  • использование перегрузки трафиком, выглядящим нормально как с точки зрения содержания (корректные запросы), так и с точки зрения происхождения (подделка исходных IP адресов)
  • атакованные узлы должны сами генерировать атакующий трафик и распространять его далее (рефлективный DDoS)
  • атакованные узлы должны быть ассимилированы для вовлечения в атаку (DDoS черви)

Любопытно наблюдать, как прогресс развития DDoS атак на современном Интернете движется именно в этом направлении.

Теперь о борьбе с подобными «атаками» в нейрональных сетях. Лучший способ устранения судорожной активности — подавление или даже хирургическое устранение источника/oчага инициации патологического возбуждения. Следуя этой логике, активная изоляция атакующих хостов для обрыва DDoS является намного более эффективным подходом, чем пассивная фильтрация трафика атаки в точках его назначения и даже на пути к ним. Фактически, речь идет об использовании систем обнаружения и предотвращения атак (IPS) для исходящего трафика — подход, который на данный момент практически никем не используется. «Ветварные» сети всегда имеют функционирующие пути и способы негативной обратной связи, способные к отбрасыванию и фильтрации излишних сигналов. В то же время, сколько развёрнутых в настоящее время TCP/IP сетей используют эгрессивную фильтрацию с активной реакцией на обнаруживаемые аномалии?

С более традиционной точки зрения, подобная логика смещает акцент с листов контроля доступа (ACL) на системы обнаружения атак (IDS) и их эффективное расследование, если речь не идет о листах контроля доступа на шлюзе, через который изначальный источник атаки подсоединён к Интернету.

В заключение, рассуждая о безопасности отдельно взятого узла, два доминирующих подхода к сохранению узла (нейрона) в биологических сетях сводятся к блокированию вовлечённых рецепторов («ветварная» аналогия фильтрации портов) и устранению излишних внутриклеточных кальциевых ионов / блокированию последствий их воздействия (ветварный эквивалент неисполнимого стэка / динамических областей данных и, в какой-то мере, chroot). В естественных нейрональных сетях, только комбинация обоих подходов показывает себя эффективной, при этом основной проблемой «защитников» является временная потеря специфических функций защищаемым нейроном. Данная проблема более подчёркнута при использовании блокирования вовлечённых рецепторов. Сопоставьте эти наблюдения с происходящим в кремниевых эквивалентах наших «ветварных сетей» и прийдите к собственным выводам.

Во второй части статьи мы рассмотрим практические методологии оптимизации функционирования OMCPF с акцентом на применение ноотропных препаратов в процессе обучения и творчества.

Риторика насилия и афроамериканская литература 1960-х годов

Террористический акт — символическое действие, имеющее целью повлиять на политическую ситуацию экстранормальными средствами, заключающимися в применении насилия или его угрозе.

Томас Перри Торнтон.Террор как средство политической агитации

Концепция «Черной власти» — это призыв ко всем черным людям этой страны объединиться, подтвердить общее наследие, возродить общинное чувство. Это призыв к черному народу озвучить свои цели, образовать и возглавить свои собственные организации и взять на себя их содержание. <…> Прежде чем войти в открытое общество, надо сомкнуть ряды.

С. Кармайкл, Ч. Гамильтон.
Черная власть

Протест черного американского меньшинства против расового угнетения на протяжении XX столетия колебался между двумя полюсами: интеграцией и сепаратизмом. Первое мощное движение афроамериканцев, Гарлемский ренессанс 1920-х годов, активно боролось за равные права с белым населением и полноценное участие в общественной жизни. В противовес последователям этого движения Маркус Гарви и его Ассоциация за улучшение жизни негров призывали афроамериканцев покинуть негостеприимные берега Северной Америки и вернуться в Африку. В послевоенные десятилетия противостояние этих двух стратегий освобождения возобновилось на новом уровне. Идеологическими наследниками Гарлемского ренессанса, выступавшими за интеграцию, стали участники Движения за гражданские права, которое возглавил знаменитый проповедник Мартин Лютер Кинг. Националистическая тенденция была представлена черными мусульманами — членами организации «Исламская нация», и ее не менее знаменитым лидером Малколмом Эксом, а в дальнейшем — партией «Черная пантера» и другими радикальными организациями, которые выдвинули лозунг «Черная власть». Враждуя, деятели обоих направлений в «черной революции» были едины в одном: они стремились, уговаривая, заговаривая, призывая и агитируя, избавить черное население Америки от чувства неполноценности.

Радикальные организации оказали существенное влияние на афроамериканскую культуру. Сила и масштаб их влияния были обусловлены несколькими причинами. Во-первых, идеологи «Исламской нации» Малколм Экс и Франц Фанон использовали в своих текстах эффектные и эффективные риторические модели. Во-вторых, пропаганда Экса, Фанона, лидеров движения «Черная пантера» падала на подготовленную почву. Среди афроамериканского населения в 1950—1960-х годах все больше распространялись настроения нетерпимости и готовность к решительным действиям во имя немедленных социальных перемен. В-третьих, Экс и другие проповедники насилия обращались к самым бедным, отчаявшимся или маргинальным жителям черной общины — тем, для кого не находилось особых слов и призывов у других политиков и идеологов.

Аналогичные идеи нетерпимости и исключительности в то же самое время возникли в афроамериканской литературе и театре. Эстетические последствия афроамериканского экстремизма 1960-х годов сказываются в «черном искусстве» до сих пор, однако в настоящее время они интегрированы в единое поле американской культуры и могут быть охарактеризованы скорее как инновационные, нежели как революционные.

1

Партия самозащиты «Черная пантера» была основана в октябре 1966 года в Окленде, штат Калифорния, для противодействия полицейскому беспределу в негритянских гетто. У истоков этого образования стояла небольшая группа радикально настроенной черной молодежи во главе с Хьюи Ньютоном и Бобби Силом. Через два года партия вышла на арену американской радикальной политики. Она насчитывала две тысячи членов, сорок региональных отделений, располагала значительными запасами оружия и имела грозную славу  в федеральных и местных полицейских участках, а также отделениях ФБР и ЦРУ.

Первое публичное выступление «Пантер», произведшее фурор среди черных националистов и не меньший — среди белой прессы, произошло в феврале 1967 года в аэропорту Сан-Франциско. Черные парни в черных беретах, в черных же кожаных брюках и куртках, с карабинами наперевес встречали самолет с Восточного побережья. Это была открытая декларация присутствия новой — вооруженной — силы в афроамериканском движении против расовой дискриминации.

«Пантеры» встречали вдову Малколма Экса, Бетти Шаббаз, летевшую в Калифорнию для участия в ряде мероприятий, связанных с двухлетней годовщиной со дня убийства Малколма Экса, «самого сердитого негра Америки» и «апостола насилия», как его в разное время называли. Мастерски написанная автобиография Экса читалась «Пантерами» и другими бойцами «черной революции» как новая благая весть. А его речи последнего года жизни были столь же своеобразными апостольскими посланиями — они сформировали основные риторические сюжеты радикального черного движения последующих лет.

Малколм Литтл, сын баптистского проповедника-гарвииста [1], он же — гарлемский воришка по кличке Рыжий Детройт, он же — сиделец Чарльстонской и Норфолкской тюрем, он же — Малколм Экс, проповедник организации «Исламская нация», и наконец, после паломничества в Мекку, Эль-Хадж Малик Эль-Шаббаз [2] — был и до сих пор остается одной из центральных фигур афроамериканской культуры. Он родился в 1925 году и был убит черными националистами в 1965-м. По существующим правилам его фамилию следует транслитерировать как «Экс», но по-русски было бы точнее называть его не Эксом, а Иксом, поскольку это не фамилия в обычном смысле слова, а знак при имени новообращенного мусульманина. Он должен обозначать отсутствующее исконное африканское имя — взамен клички, которую белый хозяин когда-то дал  привезенному из Африки рабу, предку Малколма. Многие мусульмане «Исламской нации» носили этот знак отсутствия имени, как переменную величину — в ожидании времени, когда Аллах даст им настоящее вечное имя.

«Черные пантеры» не были стихийными бунтарями из гетто, никогда не бравшими в руки книжек. Они много читали и любили обсудить прочитанное на маленьких коммунальных кухоньках в Гарлеме (члены тайных организаций часто селились вместе, поэтому коммуналки были добровольными).  Левый экстремизм в Америке ХХ века отличался тем, что его бойцами были молодые и образованные представители национальных меньшинств, тогда как в правых группировках типа ку-клукс-клана, Совета белых граждан или движения Христианского самосознания участвовали взрослые и малообразованные представители белого большинства [3].

Уже в 1970-е американские студенческие отряды, в составе которых были и активисты «Пантер», ездили на Кубу к Кастро на уборку сахарного тростника и возвращались домой с томиками Карлоса Маригеллы [4] — руководством по ведению партизанской борьбы в городских условиях, которое, кстати, было тогда модным не только в Америке. Небольшая книжка стала излюбленным чтением итальянских «Красных бригад», Ирландской республиканской армии, известной в свое время западногерманской террористической группы «Баадер—Майнхоф».

В 1960-е «Черные пантеры» были потребителями нескольких изводов революционной риторики. Для самоиндоктринации они использовали тексты двух авторов — Малколма Экса и Франца Фанона, родившихся в одном и том же, 1925 году и безвременно ушедших из жизни незадолго до активизации «Пантер»: Фанон умер от лейкемии в 1961 году, Малколм Экс был убит в 1965-м. Их слова и в немалой степени их ранняя смерть стали идеологической основой для собирания воедино репрессированной до поры до времени энергии черной (и не только черной) молодежи «бурных шестидесятых».

Не зная о том, что значит церковь для Америки, трудно понять, как собственно, происходило (а отчасти и ныне происходит) распространение идеологий в США. Большая часть американцев, особенно в провинции, по воскресеньям ходит в церковь и слушает часовые, а иногда и двухчасовые проповеди. Церкви могут быть самыми разными — черными, белыми, корейскими, египетскими. Есть церкви, где в основном поют и танцуют, есть церкви, где в основном едят, — в общем, все это места, где общаются по интересам. Американские церкви являются не только и не столько культурно-этнографическими, как в некоторых других частях света, сколько именно политическими общинами. (В США больше, чем где бы то ни было, культурное строительство своим результатом имеет не песни и танцы, а социальные институции.) Правые террористические организации так называемого движения Христианского самосознания 1980-х тоже группировались вокруг церквей.

Идеологическое влияние Экса распространялось благодаря его блестящим способностям оратора. Речи Экса, облеченные в привычную для слушателей форму проповеди, безусловно, были понятны не только «книжникам», но и самым необразованным представителям черного гетто. Проповеди Малколма, не имевшего формального образования (если не считать тюрьмы, где он много читал [5]), производили сильное впечатление не в силу особенной богословской тонкости: содержащаяся в них эмоциональная «программа» «считывалась» слушателями напрямую, порождая ответное воодушевление. Вот как мог говорить Экс:

Мои дорогие черные братья и сестры! Обернитесь и взгляните друг на друга. Посмотрите на лица людей вокруг вас! Для белых мы все черные, но на самом деле мы имеем тысячу и один цвет, от сливочного и медового до шоколадного. Обернитесь, взгляните друг на друга!.. Во времена рабства редкая из наших прабабушек не была изнасилована белым хозяином. Белый господин отнял мужество у наших мужчин, и страх до сих пор живет в наших сердцах. Вспомните об этом, вспомните о черном рабе, затыкавшем уши, чтобы не слышать криков насилуемой жены, матери, дочери. Когда вы видите белого, знайте, что видите дьявола. Вспомните, что на окровавленных спинах ваших предков была построена империя, самая богатая в нынешнем мире, не знающая преград, империя, которую ненавидит весь мир за жадность и глупость [6].

Экса часто обвиняли в пропаганде ненависти, но он не считал эти обвинения основательными. Идеолог «Пантер» говорил, что всего лишь пытался объяснить своим слушателям, что с ними сделала белая Америка, — в надежде, что понимание этой ситуации высвободит у бесправного народа массу энергии — как позитивной, так и негативной, которая затем может быть направлена на конструктивные цели. Ошибкой было бы пытаться организовать спящих людей, говорил он, надо их сначала разбудить, тогда будет дело [7]. По сути, Экс работал с комплексом вины, который возникает у жертв насилия. Шоковая терапия была органичной частью его метода.

Мы все здесь собравшиеся — черные, так называемые негры, второй класс, бывшие рабы. Вы — бывшие рабы, и только! Что, не нравится? А кто же вы еще? Бывшие рабы. Вы приплыли сюда не на «Майском цветке» [8] — вас привезли корабли работорговцев, и вы были в цепях, как скот. А привезли вас именно те, кто приплыл на «Майском цветке», — так называемые пилигримы, отцы-основатели [9].

    Поляк, только что сошедший с корабля, — американец, итальянский эмигрант — американец, но мы, сколько мы тут живем, мы не американцы. Я не из тех, кто склонен к самообману. Я не могу сидеть за столом перед пустой тарелкой и называть себя обедающим. Нет, я не американец. Я один из двадцати двух миллионов черных жертв американизма, один из двадцати двух миллионов жертв демократии. Я не видел никакой американской мечты, я видел американский кошмар [10].

Демонизация белых («Когда вы видите белого, знайте, что видите дьявола») — не случайная фигура речи. В своей автобиографии Малколм описывает случай в военкомате, когда он подавал заявление об отказе служить в армии по религиозным причинам, очень характерным образом расставляя смысловые акценты: «Я подал заявление. Бес средних лет взглянул на меня из-под бровей и приказал мне пройти в другую комнату. В этой комнате за столами сидели три других беса, старше по виду, чем первый. На лицах их читалось: “Чего надо этому склочному ниггеру?!”» [11]

Риторика демонизации была унаследована Малколмом от его учителя Илайджи Махаммеда. Илайджа называл белых не иначе как бесами, созданными для притеснения «так называемых негров». Он создал мессианское учение об исключительности черной расы, которую, впрочем, называл не расой, а «коленом Шаббазовым» [12]. Проблема сыновства была актуальной и для белых террористических групп, чьи проповедники утверждали, что именно белые американцы из семей пионеров являются истинными евреями Ветхого Завета, а евреи и негры суть самозванцы и узурпаторы [13].

Илайджа Махаммед был харизматическим лидером уже упомянутой выше «Исламской нации» — организации, которая представляет ислам как оппозиционный выбор меньшинства. Ислам в понимании этой группы и ее наследников (активно действующих в США и по сей день) — оппозиция христианству как религии мэйнстрима. Махаммед выпестовал Малколма как своего преемника, заметив талантливого хулигана, когда тот еще сидел в тюрьме и писал письма своему будущему наставнику.

Собственно, «Исламская нация» и выдвинулась на авансцену потому, что ее проповедники начали работать с изгоями общества: бродягами, наркоманами, ворами, проститутками, преступниками-подростками. Махаммед, когда он сам во время Второй мировой войны был приговорен к тюремному заключению за отказ служить в армии, понял, что черные церкви упустили из виду огромную часть населения — самого бесправного и нуждающегося в духовном руководстве. Это открытие имело поразительные результаты. Если в 1945 году «Исламская нация» насчитывала около 1000 членов, в 1960 году число ее прихожан колебалось между 65 000 и 100 000 человек [14] — и этому в немалой степени способствовала деятельность Малколма, который стал проповедовать ислам в 1954 году, прилагая к проповеди практическое знание криминальной жизни гетто.

Выйдя из тюрьмы, Илайджа установил жесткую дисциплину в организации, воодушевил своих сторонников живой и доходчивой проповедью негритянского национализма и развернул серию программ реальной помощи изгоям общества. Под его руководством тысячи наркоманов, обращенных в ислам, избавлялись от наркозависимости без всякой врачебной помощи, проститутки бросали свою небезопасную работу и возвращались в «приличное» общество; подростки из гетто, участвовавшие в программах «Исламской нации», покидали банды, получая иные жизненные установки. Члены организации жертвовали четверть, а иногда и треть, своего годового дохода в пользу «Нации»; эти деньги шли на строительство школ, храмов и частных предприятий и — что немаловажно — на содержание вооруженных отрядов «Плод ислама». Конечной целью организации было образование независимого монорасового  государства или штата.

2

Главными оппонентами «Исламской нации» были так называемые «умеренные» — участники Движения за гражданские права, выступавшие за интеграцию, то есть за получение равноправного статуса для черного наcеления в многонациональной семье американских народов [15]. В 1959 году Рой Уилкинс из Национальной ассоциации поддержки цветного населения (NAACP) заявил, что черные мусульмане проповедуют доктрину ненависти к белым, не менее опасную, чем лозунги белых расистов [16]. Умеренные предлагали стратегию непротивления, имевшую религиозную основу и близкую учению Махатмы Ганди: «соляной марш» Ганди в Индии потряс воображение послевоенного поколения в странах Запада. «Мы покорим вас своим умением страдать, и, сражаясь за свободу, мы тронем ваши сердца так глубоко, что завоюем и их» [17], — писал христианский пастор Мартин Лютер Кинг, который, как и Малколм, прекрасно умел овладевать вниманием и симпатией аудитории. Службы в его баптистской церкви напоминали ритуальные драмы.

Наивысшим пиком активности «умеренных» стал марш на Вашингтон в августе 1963 года, когда 250 тысяч демонстрантов, собравшиеся у мемориала Линкольна, слушали речь Кинга «I Have A Dream» («У меня есть мечта»), чудо риторики, утопическое видение будущей Америки, где белые и черные, взявшись за руки, восклицают: «Наконец мы свободны!» Об этой речи достаточно написано, однако следует сказать, что если она и возымела  действие, то «слишком малое и слишком поздно», по выражению того времени. В Гарлеме, где в том же году Кинг выступал с речью, публика скандировала: «Мы хотим Малколма!» Черная Америка склонялась к силовому противостоянию. Слишком многие, подобно Малколму, считали, что чашка кофе за одним столом с белым — недостаточная плата за 300 лет рабства [18].

Революции не делаются для того, чтобы подставить другую щеку. Похоже, что единственная революция без насилия, цель которой — любить своих врагов, — это негритянская революция. Это единственная революция, цели которой — общая столовая, общий театр, общий парк и общий туалет. Право сидеть на горшке рядом с белым! Извините, но это стыд и срам, а не революция.

Революция кровава, революция жестока, революция не знает компромиссов. Революция разрушает все, что стоит на ее пути.  А вы сидите тут и говорите себе: «Я буду любить этих типов, как бы они меня ни ненавидели». Где вы слышали, чтобы во время революции брались за руки и пели «Мы преодолеем» [19]? А тем временем белые зовут старого дядю Тома [20], чтобы он научил вас и меня страдать, не противясь злу насилием. При этом страдать не возбраняется. Только молча.

Настоящий революционер требует земли, чтобы он мог создать свою независимую нацию. Черный националист — вот кто настоящий революционер! [21]

Если писатели Гарлемского ренессанса весьма заботились о том, как выглядят «черные» в глазах «белых», и упорно боролись против негативных стереотипов, изображавших негра как лентяя, клоуна или дикаря, — Малколм утверждал, что тот, кто гонится за имиджем, никогда не будет свободен. По словам Малколма, расист — трус; «нужно как следует топнуть ногой, и он пригнется». А если он знает, что ты не будешь противиться злу насилием, что ты ответственный, нравственный человек, то тебе никогла не вырваться из его когтей. Имидж, конечно, будет хороший, но «хороший имидж — это всего лишь молчаливая просьба “Дайте мне права, потому что я такой хороший”». Нравственные аргументы действуют только на нравственных людей, а «нравственность этой страны потерпела банкротство. Ее не существует с тех пор, как они привезли нас сюда и сделали нас рабами» [22].

Призыв к оружию, обращенный к мирным людям, никогда не самоочевиден. Он требует определенной аргументации и системы доказательств. Узловой вопрос здесь — вопрос перевода. Как аргументировать необходимость перевода языка слов на язык действий? «Язык, на котором до сих пор мы говорили с этими людьми, не дошел до них», — говорил своим прихожанам Малколм Экс. Если белое большинство лишает черное население Америки всех человеческих прав, оно рвет узы взаимной ответственности, и угнетенные могут бороться со своими угнетателями любыми средствами.

Основным рефреном речей Малколма о вооруженном противостоянии был призыв к самозащите. Во многих своих выступлениях он повторял, что не советует идти и затевать драку первыми.  По словам Малколма, бить никого не надо, но только в том случае, если вас не бьют. Однако, если вы верите, что находитесь в пределах закона и в пределах морального права, тогда умрите за то, что вы считаете истинным. Но умрите не в одиночку. Пусть смерть будет взаимной — это и называется равенством.

У нас общий враг, и этот враг — белый.  Белые посылали вас в Корею — вы проливали кровь. Они посылали вас в Германию — вы проливали кровь. Если Америка имеет право забирать нас в армию и учит нас убивать, чтобы мы защищали ее интересы, тогда и мы имеем право вести себя так, как мы считаем нужным, чтобы защищать наш народ здесь, в Америке.

    В нашей книге, Коране, нет ни одного слова, которое учило бы страдать молча. Наша религия учит нас быть умными, миролюбивыми, внимательными к другим, уважать закон, уважать людей; но если кто-нибудь поднимет на вас руку, его место — на кладбище. Вот это хорошая религия. Это старая добрая религия, которой учили нас мама с папой: око за око, зуб за зуб. И никого не шокирует такая религия, кроме волков, которые мечтают вами пообедать [23].

Логика белого, утверждал Малколм, покоится на простой, но  категоричной предпосылке: белое лучше черного. Единственная история — это белая история, единственная мораль — христианская мораль, единственная легитимная власть — власть белого большинства. «Человеческое» тождественно «белому», и наоборот. В подобной системе координат негр — это артефакт, для него отвергнуть свою неполноценность означает отказаться от своей уникальности. Негр говорит на языке нравственности, белый — на языке власти [24]. «Что логично для угнетателя, нелогично для угнетенного» [25]. Поэтому нужно действовать сообразно своей логике. И в первую очередь необходимо усвоить себе право описывать мир согласно своей логике, право даровать имена.

Во время своей поездки в Африку Экс стал участником дискуссии, в результате которой вошел в обиход новый термин, ныне ставший общеупотребительным. На пресс-конференции в Аккре, столице Ганы, Экс говорил об американских неграх. Его вежливо, но твердо поправили: «Мы не любим этого слова, господин Экс. “Афроамериканец” звучит более достойно, и в нем больше смысла» [26]. С этого момента Малколм перестал употреблять слово «негр», поняв из этого короткого выговора, что это расистский термин. Негров не существует. Есть люди разных национальностей, генотипов, культур и вероисповеданий, и группировать их по одному из внешних признаков нелогично.

Какой смысл в слове «негр»? — писал Малколм. — Никакого. Я имею в виду — абсолютно никакого. К чему оно относится, скажите мне? Ни к чему. К пустоте. И когда вы называете себя этим словом, вы и оказываетесь в пустоте. Оно не дает вам языка, потому что нет такой вещи, как негритянский язык, оно не дает вам культуры, потому что нет негритянской культуры. И негритянской страны тоже нет. Языка нет, страны нет, культуры нет — и человека тоже нет. Называя вас неграми, они лишают вас существования. Можете ходить туда-сюда у них перед носом хоть целый день, они вас не заметят [27].

Весной 1964 года Экс, как правоверный мусульманин, совершил хадж — паломничество в Мекку. В толпе паломников, собравшихся вокруг Каабы, он испытал мистическое ощущение единства всех людей, независимо от их национальности. Это озарение привело Экса к окончательному переходу с позиции негритянского национализма на позицию афроамериканского интернационализма — при этом он, однако, не отказался от идеи вооруженного сопротивления.

Первая из двух названных позиций была расово-религиозной, вторая — культурно-политической. В Мекке, как говорил Экс, он понял, что такое истинный ислам. «Америке необходимо понять, что такое настоящий ислам. Ислам противостоит расизму, поскольку люди всех цветов кожи и всех рас, поклоняясь единому Богу… тем самым принимают друг друга как братьев и сестер. Ислам вытравливает “белое” из умов белокожих людей. Если бы белые американцы приняли единого Бога, они, быть может, приняли бы и единого Человека и перестали вредить и досаждать другим из-за разницы в цвете кожи» [28].

«В Мекке я видел людей со светлыми волосами и голубыми глазами, но когда они называют себя белыми, они описывают частное второстепенное качество. Но здесь, в Америке, когда человек говорит, что он белый, он имеет в виду нечто другое. Это слышно в его голосе. Когда он говорит, что он белый, он дает понять, что он главный» [29].

Новое прозрение решило некоторые личные проблемы Малколма, но не могло решить проблем общественных. Вернувшись в Америку, Экс образовал Организацию афроамериканского единства, чья цель состояла в «борьбе за полную независимость людей африканской крови» в Западном полушарии, и в первую очередь в США.

Поводом для разрыва Малколма с «Исламской нацией» стали его нарастающая популярность и злоязычие. В начале декабря 1963 года, после выступления в Манхэттен-центре в Нью-Йорке, через несколько дней после убийства президента Кеннеди, Малколм, в ответ на вопрос о его отношении к убийству президента, сказал: «По вору и шапка» [30] — и эти слова были незамедлительно растиражированы в газетах.

Малколм считал убийство Кеннеди справедливым возмездием за ужасы рабства. Не сам ли Илайджа учил, что белый человек — это дьявол во плоти? Однако, чтобы не навлечь негодования белого большинства, «Исламская нация» решила исключить Малколма из организации на три месяца. За это время руководителям организации стало ясно, что Малколм не вернется. На беглеца посыпались угрозы, на него было совершено несколько нападений. Однако Малколм точно знал, от кого исходит опасность для его жизни: «Никто в Америке не может  стоять за этими угрозами, кроме черных мусульман. Я знаю, потому что я сам их учил» [31]. В 1965 году Маклолм Экс был убит.

Хотя виновные так и не были найдены, есть все основания предполагать, что его убийцами были боевики «Плода ислама», военной группировки «Исламской нации». Малколм писал «Автобиографию» почти до самой смерти и оказался самым осведомленным следователем в деле о своем убийстве. За несколько месяцев до смерти он писал: «В любом городе, где я ни выступаю, черные парни следят за каждым моим движением. Они ждут случая убить меня» [32]. «Я живу так, словно уже мертв. После моей смерти — а я говорю это, потому что знаю, что мне не держать в руках этой книги, — белая пресса свяжет  мое имя с проповедью ненависти, вот увидите» [33].

Не исключено, что к убийству Экса могли быть причастны федеральные секретные службы. В описываемое время Малколм стал опасен для государства. По воспоминаниям современника, «легко забыть о том, какой страх наводили тогда на нас мусульмане. Я думаю, было немало людей, — как белых, так и черных, — которые верили, что Малколм в состоянии устроить в Америке настоящий Армагеддон» [34].

После гибели Экса газета «New York Times» писала: «У Малколма Экса были все необходимые качества для того, чтобы стать значительной политической фигурой, но его жестокая и фанатичная вера в действенность насилия не только разъединила его с серьезными и ответственными руководителями движения за гражданские права и большинством негритянского населения страны, но и обрекла его на насильственную смерть и печальную посмертную славу» [35].

Журналист в своем предсказании оказался неточен: политическим лидером Малколм в самом деле не стал, но его книги оказали сильное воздействие на афроамериканскую культуру. Жизнь Малколма, какой он ее преподнес слушателям в автобиографии и речах, стала героическим эпосом, на материале которого можно было сложить в осмысленное целое бесправную и нищенскую жизнь негритянских гетто. Тексты Малколма Экса и других «черных» радикалов (например, одного из  лидеров «Черных пантер» Хьюи Ньютона) сообщили читателям язык для выражения прежде не вербализованного опыта.

3

Другим источником революционной риторики «Черных пантер» и их последователей стали сочинения другого влиятельного теоретика расовой революции 1960-х Франца Фанона (1925—1961). Фанон был родом с острова Мартиника, который находится в Карибском море и является французской колонией. Получив медицинское образование во Франции, Фанон работал в алжирской больнице Блида-Жуанвилль, где его специальностью стали новые методы в психиатрии, необходимые в условиях расового угнетения. За участие в деятельности Фронта национального освобождения (ФНО) — алжирской повстанческой организации, боровшейся с французским колониальным режимом, — в 1957 году Фанон был выслан из Алжира и переехал в Тунис, где занимался врачебной практикой и работал в штабе ФНО: собирал деньги на деятельность этой организации, издавал газету «Эль Моджахед» и исполнял массу других обязанностей.

Деятельность Фанона в Тунисе не могла не привлечь внимания французской колониальной полиции. Последовала серия попыток захватить или убить его. Он был серьезно ранен во время взрыва его автомобиля у алжирской границы. В 1960 году он заболел лейкемией, был отправлен на лечение в Москву, где врачи посоветовали ему поехать в США. Перед отъездом в США Фанон вернулся в Тунис, где за десять недель закончил свою самую известную и самую противоречивую книгу «Проклятьем заклейменные», названием которой послужила строка из «Интернационала». Для того, чтобы показать, насколько значимой стала эта книга для черных радикалов Америки, приведем только один факт: один из основателей «Черной пантеры» Бобби Сил, по его собственному признанию, читал «Проклятьем заклейменных» шесть раз.

Соединив знание психиатрии и экзистенциальное переживание расизма, Фанон создал учение о катарсическом действии насилия. Именно Фанон выдвинул тезис о том, что в колониальной системе, в любой системе угнетения и, следовательно, в любой социальной системе речь идет давно уже не о нравственности, а о власти.

Вот две характерные цитаты:

«Только кровопролитие… совершаемое самим народом, кровопролитие организованное и просвещенное, откроет массам понимание истины общественной жизни» [36]. «На уровне отдельной личности вооруженная борьба имеет очистительную силу, она освобождает раба от комплекса неполноценности, избавляет от отчаяния и бездействия, делает его бесстрашным и возвращает чувство собственного достоинства» [37].

Вероятно, любому европейцу или, лучше сказать, любому человеку, чувствующему, что он принадлежит к западной цивилизации или культуре, следует прочитать Фанона, именно потому, что его книги — не для европейцев. В своих трудах Фанон ищет такую «точку опоры», с которой  можно было бы зашвырнуть западную культуру подальше.

К мысли о необходимости революционной практики Фанон пришел после краткого увлечения идеями негритюда, введенными в культурный обиход в 1932—1935 годах парижскими поэтами африканского происхождения, близкими кругу Ж.-П. Сартра. Одним из них был Эме Сезэр, земляк и учитель Фанона. Позднее рупором этих идей стал журнал «Африканское присутствие», официальное издание Общества африканской культуры, — первый его номер вышел в 1947 году в Париже с предисловием Андре Жида.

Суть негритюда была в развитии черного самосознания и отказе от ассимиляции в белую культуру. Термин «негритюд» придумал Эме Сезэр, который писал, что, если побелить ствол дерева, корни всегда остаются черными [38]. Негритюд был поиском корней, попыткой литературно сформулировать расовое/национальное самосознание. По Сартру, негритюд — это антирасистский расизм, контркультура, возникшая как реакция на старые теории расовой неполноценности. В статье «Черный Орфей», изданной в 1948 году, Сартр писал, что теперь, после долгого исторического молчания, когда у черного человека наконец вынут кляп изо рта, он, вместо того чтобы разразиться хвалами во славу белой цивилизации, попытался перевернуть старые мифы и утвердить красоту черного цвета [39].

Фанону, особенно после того, как он прочитал статью Сартра о негритюде как переходном этапе в диалектическом процессе, требовалось нечто более радикальное и менее «художественное» — революционная практика преобразования системы расового угнетения.

По мнению Фанона, угнетатель-европоцентрист убежден в том, что он творец истории, открыватель нового, оплот свободы, что его культура превосходит другие культуры. Угнетенный же видит, что это — набор иллюзий и предрассудков, разросшийся в культуру лжи, в евро-американский солипсизм. Более того, он должен увидеть, что культурная пропаганда и религиозный прозелитизм являются лишь выражеиием того же насилия. Когда угнетенный открывает для себя, что угнетателя можно убить, это открытие потрясает его до самых глубин. Всемогущество господина отныне развенчано, демистифицировано, раб понимает, что жизнь человека, наделенного правами, «свободного», не инфантилизированного члена общества, основана на смерти. Чтобы войти в этот чертог, надо рискнуть жизнью. (Здесь заметно влияние гегелевской диалектики раба и господина: самосознание достижимо через конфликт и признание со стороны другого.) Человек, по Фанону, достигает меры человечности, подчиняя своей воле другого как объект и превращая таким образом субъективную реальность в объективную истину.

Но почему для этого нужны насилие и смерть?

По Фанону, колониальный мир (это приложимо и к миру афроамериканских гетто в белой Америке) разделен на две взаимоисключающие части. Это манихейский мир. Угнетатель считает себя воплощением добра и видит в угнетенном концентрацию зла. Угнетенный, втайне удивляясь слепоте и самообману тирана, также смотрит на него с чувством превосходства.  Колонизатор с похотью эксгибициониста выставляет пушки, винтовки, пулеметы для устрашения туземца; он располагает чрезмерным количеством инструментов насилия. Колониализм — всегда ситуация шизофрении: два сознания, два духа, населяющих «тело» одной и той же страны. Сознание, находящееся в угнетенном состоянии, может проявиться, только возобладав над сознанием, которое захватило общее тело. Необходимость этой подмены присутствует в угнетенном сознании всегда, хотя бы и в скрытом виде. Уничтожение колониального мира, манихейски поделенного на черное и белое, — это не примирение двух его зон, а уничтожение одной из них.

4

Движение «Черная власть» активно использовало идеи Фанона, но утопические проекты легче осуществимы не в социальной реальности, а в символической. Подлинной областью пересоздания афроамериканского самосознания стали литература и искусство.

Речь шла об образовании новой референтной группы и отказе от механизмов легитимизации, орентированных на «белый» литературный истеблишмент. Поиск «негритянской души» стал основным занятием «черного искусства» 1960-х, следовавшего не столько интеграционному духу Движения за гражданские права, сколько сепаратистским настроениям «Исламской нации». Основные вопросы, которые решались в произведениях этого направления: «Кто мы — белые с черной кожей или другие?» и «Какова суть этой инакости?».

Афроамериканские писатели предшествующей эпохи должны были доказывать в своих произведениях полноценность своего народа, его универсальную человечность. Решению этой задачи немало сил отдали деятели Гарлемского ренессанса 1920-х годов, ее же решал выдающийся писатель Джеймс Болдуин еще в конце 1950-х. В 1960-е годы — в эпоху расовой революции в Америке —  эта программа уже не казалась серьезной. Авторы поколения, дебютировавшего в это время, создавали новую культуру с отчетливо выраженными африканскими элементами. Культура афроамериканцев, по их мнению, должна быть понята как культура африканской диаспоры в Америке.

«Подъем черного самосознания угрожает белой идее. Мощное соло на саксофоне или хорошее стихотворение несут угрозу существованию Америки как страны белых», — писал Ларри Нил в предисловии к сборнику «Черный огонь», — может быть, наиболее значительной антологии афро-американской литературы 1960-х годов [40]. «Идея Черного Искусства — эстетическая и духовная сестра Черной Силы. Это искусство, которое отвечает нуждам и надеждам черной Америки. Чтобы исполнить эту задачу, Черное Искусство предполагает радикальную перестройку западной эстетики. Оно предполагает другую образность, другой символизм, другую мифологию и другую критику» [41].

«Черный текст» рождался на улице из просторечия гетто, он попирал нормы грамматики, но зато, по мнению критиков, был мелодичным и чувственным. В нем звучала сама душа (soul talk), в нем была душевная сила (soul force) — понятие, в котором имплицитно заложена мысль об уникальной духовности, присущей  людям с черной кожей [42]. В обиход было введено понятие «blackness», и приметы этой «черной» идентичности легче всего обнаруживались в поэзии. «Blackness» — это эстетическое проявление  внутренней жизни афроамериканского простого народа, его системы ценностей и верований. «Невозможно оценить черную поэзию, не принимая во внимание этнических корней, которые, я настаиваю, могут быть понятны только черному народу» [43], — писал Стивен Хендерсон в эссе «Формы неизвестного». «Blackness» — то, что доступно только человеку, погруженному в тотальность черного опыта, в устную стихию народной жизни. Идеологи выделили даже семь ступеней «черности»: «думать по-черному, говорить по-черному, вести себя по-черному, творить по-черному, покупать у черных, голосовать за черных и жить по-черному»[44].

В 1960-е «черная» идентичность и поиски африканских корней манифестировались как в эссеистике, так и в поэзии. Никки Джованни, Харолд Круз, Ларри Нил, Рон Каренга, Соня Санчез, Каролин Джералд и другие авторы, отказавшись от литературы протеста, от высказывания жалоб или упреков белому большинству, создавали свое, четко очерченное пространство, описывали себя как диаспору и включали в свою обновленную референтную группу жителей третьего мира и исключали из нее «расистский» Запад. Лерой Джоунз, поэт и драматург, главный теоретик и практик «черного искусства», после убийства Малколма Экса перешел в мусульманство, взял себе имя Имаму Амири Барака, переехал в Гарлем и развелся с белой женой. В стихотворении «Кааба» он писал [45]:

Закрытое окно выходит

на грязный двор, где черный народ

то кричит, то визжит, то идет,

попирая законы физики, — течет, свободный.

Наш мир полон звуков.

Он прекрасней, чем все прочие миры.

Пусть мы страдаем, приносим друг другу смерть

и наша душа не всегда готова к полету —

все же мы прекрасны.

И наша мысль об Африке

прекрасна.

В ней маски, танцы и отчаянные песни,

африканские глаза, носы и руки.

Мы рождены

в краю долгих зим

под серыми цепями.

Но что нам нужно, кроме солнца?..

Нас поймали, братья.

Мы силимся вернуться

в наш древний образ,

в новое

согласие с собой,

с людьми, родными нам по цвету.

Тут требуются магия и заклинания.

Встать, оглянуться,

уничтожить, заново создать.

Какими окажутся

                священные слова? [46]

Амири Барака был не только поэтом, но и драматургом. Он основал Гарлемский революционный учебный театр «черного искусства» и так писал о его задачах: «Революционный театр должен научить их [белых. — М.З.] смерти. Он должен раскроить им черепа, чтобы до них, наконец, дошли безумные вопли бедноты. Он должен поместить на сцене миссионеров и либералов, умирающих под обломками бетона. [Пусть все это сопровождается] криками радости народов всего мира» [47]. Это воззвание, явно восходящее к идеям «театра жестокости» Антонена Арто, вместе с тем отчетливо перекликается и с концепциями Фанона. Идеологию Барака можно считать эстетической параллелью деятельности Фанона и Экса.

Однако в концепции «черного искусства» наиболее ярким выражением национально-классовой специфики афроамериканской общины является не поэзия, а музыка. Еще в начале ХХ века в книге «Душа черного народа» (каждая глава книги открывается музыкальной цитатой) знаменитый деятель Гарлемского ренессанса В.Е.Б. Дюбуа писал, что единственным оригинальным вкладом Америки в мировую культуру является музыка афроамериканцев. «Народная музыка негров — ритмические возгласы рабов — не только единственная подлинно американская музыка, но и самое прекрасное выражение человеческих чувств, рожденное по эту сторону океана» [48].

Об этом же писал и Ларри Нил: «Наша музыка всегда была лучше литературы. В действительности она и была нашей единственной литературой, за исключением, может быть, фольклора. <…> Наша музыка всегда была истинным проявлением нашей сущности, а литература только додумывала оставшееся — с ней черная буржуазия желала быть принятой в белое общество» [49]. И, хотя Нил здесь явно недооценил афроамериканскую литературу, в одном он был прав: именно музыка стала вместилищем «черной души» после разгрома движения «Черная власть» в начале 1970-х годов.

В конце 1960-х и начале 1970-х годов, после перестрелок с ФБР и многочисленных арестов, большинство радикальных афроамериканских организаций были разгромлены, запрещены и утратили свое влияние. Поставленные ими цели не были реализованы, но косвенным следствием их деятельности можно считать то, что в 1970-е годы и позже уровень жизни основной части афроамериканцев заметно вырос. Американская социально-государственная машина пыталась нейтрализовать потенциально неспокойные слои: создавался средний класс афроамериканцев, так же ориентированный на потребление, как и средний класс «белых». Его представители стремились покинуть неблагополучные районы больших городов и поселиться в респектабельных пригородах.

Параллельно с этим происходил и другой процесс. После убийства Мартина Лютера Кинга в 1968 году понятие «blackness» стало все более эстетизироваться. Получила развитие своеобразная форма психологической компенсации — имевший отчасти ностальгический характер интерес к культуре беднейших, по-прежнему моноэтнических кварталов [50]. Распространилось убеждение, что дальнейшее развитие «черной» идентичности — привилегия городской бедноты. Искусство, пафосом которого было единство этики и эстетики, стало восприниматься прежде всего как стратегия выживания во враждебном обществе [51]. Однако общество восприняло это новое «черное искусство» совсем не враждебно: «поколение хип-хопа», четырьмя основными элементами которого были граффити, брейк-данс, ди-джеи и рэп, утвердило себя на авансцене мировой молодежной культуры. При этом следует учесть, что культура хип-хопа — плод не только и не столько отрефлексированных идей «черного искусства», сколько стихии уличной молодежной жизни.

Рэп возник в конце 1960-х — начале 1970-х в южном Бронксе, преимущественно «черном» районе Нью-Йорка. В дискотеках и на танцплощадках Бронкса диджеи Лавбаг, Кул Хиер и Холливуд, развлекая публику, не только — как это делали и делают диджеи — проигрывали пластинки в обратную сторону, замедляли и убыстряли их скорость, но и постоянно комментировали события иронической скороговоркой, отвечали на реплики танцующих и находились в постоянном словесном контакте с аудиторией. Интерактивные качества рэпа оказались бы, вероятно, близки и понятны как доктору Кингу, так и Имаму Амири Барака, утверждавшему принципиально диалогический характер «черного искусства». Первые записи рэп-композиций вышли в 1979 году и назывались «Rapper’s Delight» (исполнители — «Sugar Hill Gang») и «King Tim III» (исполнители — «Fatback Band»)[52].

Наиболее социально «проблемным» в нынешнем рэп-движении является гангста-рэп (от слова «гангстер» в характерном афроамериканском произношении). Тексты гангста-рэпа — истории о неблагополучных кварталах и бедных пригородах, о жизни маргиналов, которые воспринимают свои криминальные действия как вынужденные или видят в них способ сопротивления американскому обществу. Некоторые гангста-рэпперы еще действуют по прописям «черной эстетики» 1960-х, и убитый в 1996 году Тупак Шакур называл своим учителем одного из лидеров «Черной пантеры» Хьюи Ньютона. При этом Шакур был почти буквально «внуком Малколма Экса»: он — сын двух бывших активистов «Черной пантеры», Афени Шакур и Билла Гарланда.

Исполнители гангста-рэпа, дебютировавшие в 1980-е годы, признавались, что до начала своей эстрадной карьеры или даже параллельно с ней участвовали в молодежных бандах. Рассказывая в своих песнях о насилии и продаже наркотиков, гангста-рэпперы не высказывали никакого осуждения в отношении этих социальных явлений. Целью рэпперов был не моралистический пафос, а выражение экзистенциально подлинных переживаний, в том числе и связанных с нарушением закона: преодоление социальных запретов отвечало общей идее «прямого действия» и эстетике «беспредела».

Однако границы между экзистенциальным отчаянием песен и криминальной жизнью их авторов в гангста-рэпе не было: несколько раз споры между известными рэпперами решались силой оружия. «После гибели Тупака Шакура критика назвала его Малколмом Икс наоборот: Малколм начинал как бандит, а умер революционером; Тупак вырос в семье “пантер”, а убит был в мафиозной разборке» [53].

Журналист и эссеист Патрикей Лисидзе справедливо заметил, что вызывающий, нарочито игнорирующий американские ценности стиль гангста-рэпа был «ритуальным кощунством», обращенным не только и даже не столько к черной аудитории, сколько к белому большинству. Демонстрация отчаяния и готовности идти на риск, в том числе публично оскорблять оппонентов и совершать преступления, имела смысл «только в контексте жизненного стиля всей остальной Америки» [54]. А предсмертный альбом Тупака Шакура, разошедшийся трехмиллионным тиражом, назывался «All Eyes on Me» — «Все взоры на меня». В случае гангста-рэпа радикальное «черное искусство» оказалось частью общеамериканской шоу-индустрии.

Проект «черного искусства» с его идеей поиска и последующего воспевания «афроамериканской души», обретающейся где-то на задворках большого города, оказался плодотворнее и, пожалуй, реалистичнее проекта «Черной власти», чьи адепты боролись за политическое влияние. Афроамериканская культура со своими литературой, музыкой, языком и даже модой возникла из нью-орлеанского джаза и эстетики Гарлемского ренессанса и с тех пор, неуклонно развиваясь, приобретает все более отчетливые очертания.

Ислам до сих пор остается формой оппозиционного общественного выбора в среде афроамериканцев — хотя большинство афро-исламских организаций уже вполне интегрированы в американское общество. Пожалуй, наиболее известным афроамериканским мусульманином является знаменитый боксер-тяжеловес Мохаммед Али, в начале 1970-х входивший в организацию «Черные мусульмане» и осужденный за отказ от призыва на военную службу во Вьетнаме. 24 сентября 2001 года, выступая в телемарафоне памяти жертв террористических актов 11 сентября, Али заявил, что подлинный ислам не стремится к насилию: «Я не пришел бы сюда, чтобы представлять ислам, если бы он был тем, что из него пытаются сделать террористы. Ислам — это мир. Религия против убийства и терроризма» [55].


1) Маркус Гарви, уроженец Ямайки, в 1914 году основавший Всеобщую ассоциацию за улучшение жизни негров (Universal Negro Improvement Association), говорил о невозможности преодолеть расизм белого американского большинства и призывал к образованию независимого черного государства в Африке, в основном для «чистокровных» негров. Во время активного противостояния ку-клукс-клану эта организация насчитывала шесть миллионов сторонников.

2) «Малколм объясняет, что, поскольку все черные американцы происходят из колена Шаббазова, это имя теоретически принадлежит всем членам организации». — Прим. 14 к главе 7 в кн.: Lincoln C.E. The Black Muslims in America. Boston: Beacon Press, 1970. Здесь и далее перевод всех цитат с английского выполнен автором статьи.

3) Smith Brent L. Terrorism in America. Albany: SUNY Press, 1994. P. 46—51.

4) Руководитель бразильской левой вооруженной группировки «Действие за национальное освобождение» Карлос Маригелла был убит в 1969 г. Впервые его нашумевшая книга «Мини-учебник городской партизанской войны» вышла по-испански в том же, 1969 году, по-английски — через два года: Marighella Carlos. Minimanuel of the Urban Guerrilla // Terror and Urban Guerrillas: A Study of Tactics and Documents / Ed. by Jay Mallin. Coral Gables, FL: University of Miami Press, 1971.

5) Малколм был приговорен за грабеж к десяти годам тюремного заключения, из которых отсидел семь, причем последние пять в Норфолкской экспериментальной тюрьме (штат Массачусетс) с отдельными камерами, превосходной библиотекой, завещанной тюрьме миллионером Паркхерстом, и реабилитационными учебными курсами профессоров из Гарвардского и Бостонского университетов.

6) Эта речь составлена из тезисов, которые Малколм Экс провозглашает в своей автобиографии.

7) X Malcolm. To Mississippi Youth, 1963 // Malcolm X Speaks / Ed. by George Breitman. L.: Secker & Warburg, 1966. P. 145.

8) Корабль «Mayflower» прибыл в Америку 9 ноября 1620 г. с 102 пассажирами («пилигримами») из Англии, бежавшими в Новый Свет от религиозных преследований.  Основанная ими Плимутская колония у Трескового мыса (Cape Cod) стала важной частью американского национального мифа. Среди потомков «пилигримов» — президенты Франклин Рузвельт и Джордж Буш, основатель мормонской церкви Джозеф Смит, актриса Мэрилин Монро, писатели Г. Лонгфелло и Р. Эмерсон.

 9) X Malcolm. Message to the Grass Roots, 1963 // Malcolm X Speaks. P. 4.

10) X Malcolm. The Ballot or the Bullet // Malcolm X Speaks. P. 26.

11) The Autobiography of Malcolm X. N.Y.: Ballantine Books, 1992. P. 221. Первоеиздание: Autobiography of Malcolm X. N.Y.: Grove Press, 1965. Здесь и далее «Автобиография» цитируется по изданию 1992 года.

12) Muhammad Elijah. Message to the Blackman in America. Chicago: Muhammad’s Temple № 2, 1965.

13) Заметим, что невроз сыновства — в виде  навязчивого стремления выстраивать свою генеалогию до библейских времен — присущ американской культуре, в том числе и «белой»: так, вероучение мормонов гласит, что белые американцы по праву заняли землю, которая ранее была заселена потомками «колен Израилевых», а именно народа Нефиева и народа Ламанова (от которого, впрочем, произошли американские индейцы), попавшими на Американский континент в 600 г. до р. Х.

14) MarableManning. Race, Reform and Rebellion. Jackson: University Perss of Mississippi, 1984. P. 60.

15) В частности — за отмену неписаных «законов Джима Кроу», по которым афроамериканцы не имели права находиться в общественных местах, отведенных для белых. В некоторых штатах доведенный до абсурда «закон Джима Кроу» запрещал цветным не только ездить на передних сиденьях автобусов, заходить в «белые» кафе и рестораны, но даже играть с белыми в шашки и домино.

16) Marable Manning. Race, Reform and Rebellion. P. 61.

17) King M.L. Letter to Chester Bowles. October 28, 1957 // Marable Manning. Race, Reform and Rebellion. P. 66.

18) X Malcolm, Farmer J. Separation or Integration: A Debate // Dialogue Magazine. 1962. May. № 2. P. 14—18.

19) Неофициальный гимн движения за гражданские права 1960-х гг. («We shall overcome»).

20) Главный герой «Хижины дяди Тома», аболиционистского романа Гарриет Бичер-Стоу (1852), в освободительной риторике афроамериканцев стал обозначать «верного раба», негра с белым менталитетом и, в крайних изводах националистической риторики, — предателя и коллаборациониста.

21) X Malcolm. Message to the Grass Roots, 1963 // Malcolm X Speaks. P. 9.

22) Malcolm X Speaks. P. 25, 44.

23) X Malcolm. Message to the Grass Roots, 1963 // Malcolm X Speaks. P. 4, 17.

24) X Malcolm. On Afro-American History. N.Y.: Merit, 1967. P. 15.

25) The Speeches of Malcolm X at Harvard / Ed. Epps Archie. N.Y.: William Morrow, 1968. P. 133.

26) Воригинале: «This word is not favored here, Mr. Malcolm X. The term Afro-American has greater meaning and dignity». Цит. по: Autobiography of Malcolm X. P. 386.

27) X Malcolm. On Afro-American History. N.Y.: Merit, 1967. P. 16.

28) The Autobiography of Malcolm X. P. 273, 280.

29) Ibid. P. 163

30) В оригинале — американская поговорка: «Chickenscomehometoroost». Autobiography of Malcolm X. P. 329.

31) Hailey A. Epilogue // Autobiography of Malcolm X. N.Y.: Ballantine Books, 1992. P. 460.

32) Ibid. P. 416.

33) Ibid. P. 417.

34) Goldman P. The death and life of Malcolm X. Urbana: University of Illinois Press, 1973. P. 65.

35) Цит. по: Wolfenstein E.V. The Victims of Democracy: Malcolm X and the Black Revolution. L.: Free Association Books, 1989. P. 337.

36) Fanon F. Les damnes de la terre. P., 1961. Здесь и далее цит. по первому изданию на английском языке: Fanon F. The Wretched of the Earth. N.Y.: Grove Press. 1963. P. 94.

37) Ibid.

38) Abdilahi B.H. Frantz Fannon and the Psychology of Oppression. N.Y.; L.: Plenum Press, 1985. P. 30.

39) Kinfe Abraham. Politics of Black Nationalism. Trenton: Africa World Press, 1991. P. 44.

40) Black Fire / Ed. by LeRoi Jones and Larry Neal. N.Y.: William Morrow, 1968.

41) The Black Aesthetic / Ed. by Addison H. Gayle, Jr. N.Y.: Doubleday & Co, 1971. P. 272.

42) Этим концепция «soul force» близка эстетике негритюда, о которой речь пойдет дальше.

43) Цит. по: Baker (Jr.) Houston A. Blues, Ideology and Afro-American Literature: A Vernacukar Theory. Chicago; L.: The University of Chicago Press, 1984. P. 78.

44) Karenga Maulana Ron. The Quotable Karenga // The Black Power Revolt / Ed. by Barbour Floyd B. Boston: Extending Horizons Books, 1968. P. 164—165.

45) «Кааба» — святыня всех мусульман, находящаяся в Мекке.

46) Jones LeRoi. Black Magic. Collected poetry, 1961—1967. Indianapolis and N.Y.: The Bobbs-Merrill Company, 1969. P. 146. Перевод М. Завьяловой.

47) Baraka A. The Last Day of the American Empire (Including Some Instructions for Black People). Цит. по: Baker (Jr.) Houston A. Afro-American Poetics. Madison: The University of Wisconsin Press, 1988. P. 124.

48) Du Bois W.E.B. The Souls of Black Folk. Boston: Bedford/St. Martin’s, 1997. P. 186. Первое издание этой книги вышло еще в 1903 г.

49) Цит. по: Black Fire.

50) Gates (Jr.) Henry Louis. The Two Nations of Black America // The African American Predicament / Ed. Christopher Foreman. Washington: Brookings Institution Press, 1999. P. 12.

51) Mayfield Julian. You Touch My Black Aesthetic and I’ll Touch Yours // The Black Aesthetic / Ed. Addison H. Gayle.

52) http://busboy.sped.ukans.edu/~music/rap/.

53) Лисидзе П. История рэпа // http://webrap.aiq.ru/rap/ story5. htm.

54) Там же. Заметим, что в русском Интернете есть несколько сайтов, посвященных памяти Тупака Шакура.

55) http://www.newsru.com/cinema/24Sep2001/ali_smith.html.

источник

Боб Блэк: Упразднение работы

Никто и никогда не должен работать.

Труд — источник чуть ли не всех человеческих несчастий. Назовите любое почти зло — оно происходит из-за труда или из-за того, что наш мир построен вокруг труда. Чтобы перестать страдать, надо перестать работать.

Это не значит, что мы должны перестать что-либо делать. Это значит, что надо создать новый образ жизни, основанный на игре; другими словами, это значит лудитскую революцию. Под «игрой» я понимаю также празднества, творчество, содружество, сообщничество, может быть даже искусство. Игра это больше, чем детская игра — как бы достойна ни была последняя. Я призываю к обобщенной радости и поистине свободному безрассудству. Игра это не пассивный отдых. Без сомнения, даже просто обычной лени и безделья нам нужно гораздо больше, чем мы сейчас можем себе позволить, каков ни был наш доход и профессия. Но, как только пройдет навязанное трудом истощение, почти каждый предпочтет действовать. Обломовщина и стахановщина — это две стороны одной и той же фальшивой монеты.

Лудитская жизнь совершенно несовместима с существующей действительностью. Тем хуже для «действительности» — черной дыры, высасывающей последние соки из того немного, что пока еще отличает жизнь от выживания. Забавно — а может, и не очень — что все старые идеологии по сути консервативны, поскольку верят в труд. Некоторые из них, такие как марксизм и большинство сортов анархизма, верят в труд особенно страстно, потому что мало во что еще верят.

Либералы утверждают, что надо устранить дискриминацию при приеме на работу. Я утверждаю, что устранить надо саму работу. Консерваторы поддерживают законы о праве на труд. Следуя Полю Лафаргу, беспутному сыну Карла Маркса, я поддерживают право на лень. Леваки требуют полной занятости. Как сюрреалисты, я требую полной незанятости — только я не шучу. Троцкисты призывают к пермаментной революции, я призываю к перманентному буйству. Но, хотя все идеологи утверждают труд — и не только потому, что рассчитывают свою порцию свалить на кого-то еще — они странным образом стесняются прямо в этом признаться. Они бесконечно твердят о зарплате, рабочих часах, условиях труда, эксплуатации, производительности, рентабельности. Они рады рассуждать о чем угодно, кроме работы как таковой. Эти эксперты, предположительно думающие за нас, крайне редко делятся с нами своими заключениями по поводу работы — несмотря на то, как это для всех нас важно. Замкнувшись в своем кругу, они бесконечно обсасывают детали. И профсоюзы, и работодатели согласны, что мы обязаны продавать часы нашей жизни за право на выживание, и спорят только из-за цены. Марксисты думают, что начальствовать над нами должны бюрократы. Либертарианцы полагают, что бизнесмены. Феминисткам плевать, как именно называются начальники, лишь бы они были женского пола. Очевидным образом все эти идеологизаторы серьезно расходятся во мнениях по поводу того, как делить полученное с помощью власти. Столь же очевидным образом, никаких возражениой против собственно власти у них нет. И все они хотят, чтобы мы работали.

Вы наверно пытаетесь понять, шучу я или говорю серьезно. И то, и другое. Быть лудитом — не значит быть дебилом. Игра не обязана быть ни к чему не обязывающей, хотя и безответственность не значит банальность — очень часто к безответственности следует относится серьезно. Я хочу, чтобы жизнь стала игрой — но игрой с высокими ставками. Я намерен играть на выигрыш.

Альтернатива труду — не безделье; Лудд это не кваалуд. При всем моем уважении к радостям тупой прострации, приятнее всего она тогда, когда перемежает собой развлечения и радости другого рода. И тем более я не хочу рекламировать управляемую, рассчитанную по часам отдушину, известную как «досуг». Досуг — это когда не работают во имя работы. Досуг это время, потраченное на выздоровление от работы и отчаянные, но безнадежные попытки забыть о ней. Как много людей возращается из отпуска настолько вымотанными, что с радостью бегут на работу, чтобы отдохнуть! Основная разница между работой и досугом — это что на работе за вашу нервотрепку и отчуждение вам по крайней мере платят.

Я совершенно не хочу играться определениями. Когда я говорю, что призываю к упразднению работы, я имею в виду ровно то, что говорю — но я хочу высказать то, что имею в виду, используя термины, очищенные от побочных ассоциаций. Мое минимальное определение работы — принудительный труд, иными словами, недобровольная производительная деятельность. Оба элемента важны. Труд, или работа — это производство, вынуждаемое политическими или экономическими средтвами, кнутом или пряником. (Пряник — это просто кнут, которым бьют с другого угла.) При этом не любое производство это работа: работу никогда не выполняют саму для себя. Целью всегда является продукция, какой-то еще результат — что-то, что получает работник (или, что чаще, кто-то еще). Именно этим она с необходимостью является; причем определить ее так — уже значит ее заклеймить. Но в реальности все обычно еще хуже, чем предполагает определение. Внутренне присущая работе динамика доминации со временем усложняется. В действительно пораженных трудом обществах, таких как любое индустриальное общество, капиталистическое либо «коммунистическое», работа неизбежно приобретает дополнительные свойства, которые делают ее еще более безобразной.

Обычно — в «коммунистических» странах, где государство есть единственный работодатель, даже больше, чем в капиталистических — люди работают по найму, за зарплату, иными словами, продают себя отмеренными ежемесячными порциями. Тем самым, 95% работающих американцев работают на кого-то (или на что-то). В СССР, в Югославии, на Кубе, в любом другом альтернативном обществе, которое может придти в голову, эта цифра достигает всех 100%. Только кое-где в третьем мире, осажденные бастионы крестьянства — Мексика, Индия, Бразилия, Турция — все еще дают временное пристанище заметным количествам сельскохозяйственных работников, которые живут по традиции последних нескольких тысячелетий — а именно, платят налоги (т.е. выкуп) государству, или оброк паразитам-землевладельцам за то, чтобы их оставили в покое. По нынешним временам, даже такой грабеж начинает выглядеть привлекательно. Все работающие в промышленности (и в офисах) работают по найму, под слежкой, плодящей услужливость.

Но современная работа предполагает и худшее. Люди не просто работают, у них есть «профессии». Каждый конкретный человек постоянно выполняет конкретные отведенные ему функции, безо всякой альтернативы. Даже если функции эти хоть как-то интересны самы по себе (а все больше профессий не предполагают и этого), монотонное и обязательное их повторение в ущерб любой другой деятельности напрочь лишает их потенциальной привлекательности. «Профессиональные обязанности», которые сами по себе могли бы занять того или иного человека на какое-то разумно ограниченнное время, ложатся тяжким бременем на любого, кто должен посвящать им сорок часов в неделю и кого совершенно не спрашивают, как именно он хотел бы их выполнять — все это ради выгоды хозяев, которые сами в работе никак не участвуют, и не имея возможности как-то объединить усилия или перераспределить отдельные задания между теми, кто на самом деле их выполняет. Вот он, настоящий мир труда — мир бюрократического идиотизма, навязчивых сексуальных домогательств, дискриминации, тупых начальников, эксплуатирующих подчиненных и их же обвиняющих во всех грехах — тех самых подчиненных, которые, по любому разумному критерию, должны бы сами принимать все решения. Вот только в реальном мире капитализм жертвует разумным увеличением производительности и доходности производства ради простоты управления им.

Унижения и деградацию, которые работа приносит большинству работающих, можно суммировать под общим наименованием «дисциплины». Фуко[В Surveillir et punir, которое по-английски называется Discipline and punish.] переусложнил это явление, которое само себе чрезвычайно просто. Дисциплина — это все проявления тоталитарного контроля на рабочем месте: постоянное наблюдение, рабочие часы, навязанные темпы работы, нормы выработки, наказания за опоздания и т.д. и т.п. Дисциплина — это то, что роднит фабрику, офис или магазин с тюрьмой, школой и психиатрической больницей. Это нечто ужасное, и в истории не встречающееся. Нечто, превосходящее все возможности таких демонических диктаторов прошлого, как Чингиз-хан, Нерон и Иван Грозный. При всех их поползновениях, у них просто не было таких механизмов контроля над подданными, как у наших современных деспотов. Дисциплина — это отчетливо дьявольский и современный способ правления, новшество, которое при первой возможности надо полностью запретить.

Так же, как и «работа»; которой в точности противоположна — игра. Игра всегда добровольна. Аксиома: то, что могло бы быть игрой, превращается в работу, если делается по принуждению. Берни де Ковен определял игру как «временное забвение последствий». Если понимать под этим, что игра ни к чему не ведет, то это определение неприемлемо. Не в том дело, что игра ни к чему не ведет. Говорить так — это принижать понятие игры. Дело в том, что любые результаты даются даром. Понятия игры и дара тесно связаны; это поведенческие и трансакциональные проявления одного и того же игрового инстинкта. Их роднит аристократическое презрение к результату. Игрок что-то получает от игры; затем и играет. Но основное вознаграждение — это сами производимые действия (каковы бы они ни были). Некоторые в общем внимательные исследователи игры, такие как Йохан Хейзинга («Homo ludens»), определяют ее как партию, как розыгрыш по определенным правилам. При всем уважении к эрудиции Хейзинги, я решительно отвергаю вводимые им ограничения. Полно отличных игр с четкими правилами — шахматы, бейсбол, монополия, бридж — но понятие игры гораздо шире. Беседа, секс, танцы, путешествия — все это никаким правилам не подчиняется; но если это не игра, что тогда игра? А правила — ну, с ними можно играться ничуть не хуже, чем со всем остальным.

Работа превращает свободу в издевательство. Партийная линия гласит, что все мы имеем права и живем при демократии. Другие, несчастные, в отличие от нас несвободны и живут в полицейских государствах. Эти жертвы обстоятельств вынуждены подчиняться приказам, сколь бы абсурдны и произвольны они ни были. Власти держат их под постоянным наблюдением. Государственные чиновники регулируют все, даже самые мельчайшие стороны повседневной жизни. Бюрократы, ими распоряжающиеся, не отвечают ни перед кем, кроме вышестоящих бюрократов, либо публично, либо приватно. В любом случае, несогласие и неподчинение наказуемы. Информаторы регулярно все сообщают властям. Все это, как предполагается, ужасно.

И это действительно ужасно — только это всего лишь описание условий на современной работе. Либералы, консерваторы и либертарианцы, оплакивающие ужасы тоталитаризма — лицемеры и обманщики. В любом слегка-десталинизированном диктаторском режиме свободы больше, чем на рабочем месте обычного американца. В офисе и на фабрике царит дисциплина и иерархия того же сорта, что в тюрьме или в монастыре. На самом деле, как продемонстрировали Фуко и другие, фабрики и тюрьмы появились примерно одновременно, а управляющие ими сознательно заимствовали друг у друга методы управления. Работник — это раб на пол-ставки. Работодатель говорит вам, когда явиться, до какого времени не уходить, и что делать в промежутке. Сколько работы выполнять, и с какой скоростью. При желании, он может довести свою власть до оскорбительных пределов — регулируя, если захочется, вашу одежду и количество разрешенных посещений туалета. С небольшими исключениями, он может уволить вас по любой причине или вовсе без таковой. Он напускает на вас стукачей и непосредственных начальников, которые за вами следят, и собирает на вас досье. Возражения называются «неподчинением» — как будто работник это непослушный ребенок — и за них вас могут не только уволить, но и лишить пособия по безработице. Не имея в виду безусловно утверждать, что и для них это обосновано, хочу заметить, что точно так же дома и в школе обращаются с детьми — мотивируя это их «незрелостью». Что же тогда сказать об их работающих родителях и учителях?

Описанная мной унизительная система доминации подчиняет себе большинство женщин и подавляющее большинство мужчин половину их активного времени — причем десятилетиями, большую часть их жизни. В определенном смысле, неправильно называть нашу систему капитализмом, или демократией, или — еще хуже — индустриальным обществом; ее настоящие имена — фабричный фашизм и офисная олигархия. Всякий, кто называет этих людей «свободными» — или дурак, или врет. Ты это то, что ты делаешь. Если ты делаешь скучню, тупую, монотонную работу, скорее всего ты сам станешь скучным, тупым и монотонным. Работа объясняет видимую повсюду ползучую дебилизацию гораздо лучше, чем гипотетические зомбирующие механизмы вроде телевидения или образования. Люди расчерчены по линеечке всю свою жизнь — школа переходит в работу, с ограничителями в виде семьи вначале и дома для престарелых в конце; они приучены к иерархии и психологически порабощены. Способность к независимому существованию атрофирована у них настолько, что страх свободы — одна из немногих фобий, имеющих под собой реальную почву. Послушание, намертво вбитое в людей на работе, выплескивается в семьи, которые они сами создают, воспроизводя таким образом систему дополнительным путем — а также в политику, культуру и все прочее. Лиши жизненной силы людей на работе — они и во всем остальном будут подчиняться иерархии и чужим мнениям. Им так привычнее.

Мы смотрим на мир труда из такой несредственной близости, что не видим его таким, как он на самом деле есть. Чтобы осознать, как далеко и до какой патологии дошло дело, приходится полагаться на тех, кто смотрит со стороны — из другого времени, из другой культуры. В нашем собственном прошлом было время, когда «рабочая этика» была немыслима. Возможно, Вебер действительно не зря связал ее появление с религией, а именно, с кальвинизмом — который, появись он сейчас, а не четыре века назад, был бы сразу и справедливо квалифицирован как тоталитарная секта. В любом случае, чтобы посмотреть на труд в перспективе, достаточно воспользоваться мудростью древних. Они знали, что из себя на самом деле представляет работа, и взгляд их, несмотря на трещины, проделанные кальвинизмом, оставался в силе вплоть до индустриализации — и был отмечен и отчасти поддержан даже ее пророками.

Давайте на минуту забудем о том, что работа превращает людей в обездвиженных подчиненных. Сделаем вид, что, вопреки всем разумным психологическим и идеологическим теориям, она никак не влияет на формирование личности. И допустим, что она не так скучна, унизительна и утомительна, как на самом деле. Даже в этом случае, она все равно превращает в издевку все гуманистические и демократические идеалы — просто потому, что отбирает так много нашего времени. Сократ говорил, что занимающиеся ручным трудом — плохие граждане и плохие друзья, потому что у них нет времени выполнять гражданский и дружеский долг. И он был прав. Из-за работы мы, что бы мы ни делали, всегда глядим на часы. Единственная «свобода» в так называемом свободном времени — это свобода работодателя от оплаты. Свободное время в основном посвящено подготовке к работе, поездке на работу, возвращению с работы и приведению себя в чувство после нее. Свободное время — это эвфемизм; он описывает странные свойства труда, который, будучи средством производства, не только доставляет себя с работы и на работу за свой счет, но и сам заботится о собственном ремонте и поддерживает себя в рабочей форме. Ни уголь, ни сталь этого не делают. Ни токарные станки, ни пишущие машинки. Это делают только работники. Не удивительно, что Эдвард Д. Робинсон в одном из своих гангстерских фильмов заявлял: «Работа — это для лохов!»

И Платон, и Ксенофонт приписывают Сократу — и сами очевидным образом разделяют — осознание того, как плохо работа сказывается на гражданских и человеческих качествах работающего. Геродот обозначил презрение к труду как одно из качеств классической Греции в период ее расцвета. В качестве одного только римского примера, процитируем Цицерона: «тот, кто предлагает труд за деньги, продает себя и ставит себя в положение раба». Такая откровенность сейчас встречается редко — но в современных примитивных обществах, на которые мы привыкли смотреть сверху вниз, находится достаточно людей, могущих кое в чем просветить западных антропологов. Капауку в западном Ириане, по сообщению Поспосила, считают необходимым поддерживать равновесие в жизни, а потому работают только через день, день отдыха посвящая «восстановлению здоровья и силы». Наши предки, даже в восемнадцатом столетии, пройдя уже так далеко по пути к нашим теперешним несчатиям, по крайней мере осознавали еще то, что потеряли — оборотную сторону индустриализации. Их религиозное почтение к «святому понедельнику» — тем самым, установление de facto пятидневной рабочей недели за 150-200 лет до ее официального признания — было настоящей головной болью для фабрикантов той поры. Очень долго пришлось приучать их к гудку — предшественнику будильника. Вплоть до того, что на одно или два поколение взрослых мужчин пришлось заменить на женщин, приученных подчиняться, и на детей, который можно было воспитать для фабричной работы. Даже эксплуатируемые крестьяне времен ancient regime выкраивали заметное время для себя из того, что шло на помещичью работу. Согласно Лафаргу, четверть календаря французских крестьян занимали воскресенья и праздники. По статистике Чаянова, в деревнях царской России — не то, чтобы очень прогрессивном обществе — крестьяне также отдыхали от четверти до одной пятой дней. При всем нашем управлении, нацеленном на производительность, мы очевидным образом далеко позади этих отсталых обществ. Эксплуатируемые мужики спросили ли бы, зачем мы вообще работаем? И мы должны задать тот же вопрос.

Однако, чтобы увидеть всю глубину нашего вырождения, давайте рассмотрим самое изначальное состояние человечества, то, когда мы бродили как охотники и собиратели, не зная ни собственности, ни правительств. Гоббс предполагал, что жизнь тогда была неприятна, жестока и коротка. Другие считают, что жизнь состояла в безнадежной и непрерывной борьбе за существование, войне с жестокой Природой, в которой несчастье и смерть поджидали каждого, кому не повезло, или кто оказался неспособен к борьбе за существование. В реальности, это была не более чем проекция собственного страха — страха остаться без власти правительства в обществе, которое не привыкло без нее обходиться, вроде Англии Гоббса во время гражданской войны. Соотечественники Гоббса тогда уже встречались с альтернативными способами организации общества, дающими другой образ жизни — в особенности в Северной Америке — но это явление оказалось уже слишком далеко за чертой привычного, и понято быть не могло. (Низшие слои общества, по условиям жизни более близкие к индейцам, понимали их лучше и зачастую находили их образ жизни привлекательным. В течение всего семнадцатого века, английские фермеры дезертировали и уходили к индейцам или, будучи захвачены в плен, отказывались возращаться домой. Индейцы же уходили к белым поселенцам не чаще, чем немцы лезут через берлинскую стену с запада на восток.) Как показал анархист Кропоткин в своей книге «Взаимопомощь как фактор эволюции», версия дарвинизма, данная Томасом Гексли — «выживание сильнейших» — гораздо лучше описывает экономические условия викторианской Англии, чем естественный отбор. (Кропоткин был ученым — географом — и, будучи сослан в Сибирь, невольно получил отличные возможности для полевой работы; он знал, о чем говорил.) Как и большинство политических и социальных теорий, история, рассказываемая Гоббсом и его последователями — не более, чем завуалированная автобиография.

Антрополог Маршалл Салинс, исследуя данные о современных охотниках-собирателях, в своей статье «Первое общество изобилия» полностью разоблачил гоббсианский миф. Работают они гораздо меньше чем мы — а их работу гораздо труднее отличить от того, что мы бы назвали игрой. По заключению Салинса, «охотники и собиратели работают меньше нас, поиск пищи вовсе не есть непрерывный труд, но занятие от раза к разу, досуг наличиствует в изобилии, а количество часов сна в дневное время на человека в год превосходит все, что можно найти в любом другом общественном слое». Работали они в среднем четыре часа в день — если это вообще можно назвать «работой». «Труд» их, в наших терминах, был трудом квалифицированным, задействующим их физические и интеллектуальные способности; по словам Салинса, неквалифицированный труд в любом заметном обьеме возможен только в индустриальном обществе. Тем самым этот труд подходил под определение игры, данное Фридрихом Шиллером — как единственного вида деятельности, в которой человек реализует себя полностью, включая обе стороны двойственной своей природы — и мысль, и чувство. В его формулировке, «животное работает тогда, когда основным стимулом для является недостаток, и оно играет тогда, когда главный стимул это избыток силы, когда жизнь, бьющая через край, сама побуждает действовать». (Современная — и сомнительным образом поданая как «модель развития» — версия того же самого сформулирована Абрахамом Маслоу в виде противопоставления мотиваций «нехватки» и «роста».) Во всем, что касается производства, игра и свобода занимают одно и то же место. Даже Маркс, попавший (немотря на все благие намерения) в пантеон продуктивизма, замечал, что «царство свободы начинается только тогда, когда пройдена точка, после которой больше не требуется труд, вынуждаемый необходимостью или внешней полезностью». Он так никогда и не смог заставить себя признать эту счастливую грань тем, чем она на самом деле является, а именно, точкой упразднения труда — в конце концов, довольно странно выражать интересы рабочих и требовать упразднения работы. Но мы-то можем себе это позволить!

Желание вернуться к — или, наоборот, достигнуть — жизни, в которой работы нет, очевидно в любой серьезной книге по социальной или культурной истории пред-индустриальной Европы, такой, как «Англия в движении» М. Дороти Джордж или «Народная культура на заре современной Европы» Питера Берка. Также важно эссе Дэниела Белла «Работа и недовольство» — насколько я знаю, это первый текст, в котором явно упоминался «бунт против работы» и (будь он понят) важная поправка к тому безвольному впечатлению, которое обычно остается от содержащего его тома под названием «Конец идеологии». Ни поддерживающие, ни критикующие не заметили, что тезис Белла о «конце идеологии» значит не конец социальной нестабильности, а напротив, начало новой и непознанной ее фазы, не выраженной идеологически и никакой идеологией не сдерживаемой. Это не Белл, а Симор Липсет провозгласил (в то же самое время, в эссе «Человек политический»), что «фундаментальные проблемы индустриальной революции решены» — всего за несколько лет до того, как не то пост-, не то мета-индустриальное недовольство студентов вышвырнуло его из Беркли в относительное (и временное) спокойствие Гарварда.

Как отметил Белл, Адам Смит, в Богатстве Наций, несмотря на весь свой энтузиазм по поводу рынка и разделения труда, видел неприглядные стороны работы гораздо лучше (и честнее), чем Айн Ранд, или чикагские экономисты, или другие его современные эпигоны. По наблюдению Смита, «представления большей части людей с необходимостью формируются привычным их окружением. Человек, чья жизнь занята выполнением нескольких простейших действий… не получает возможности утруждать свой ум… Как правило, он становится глупым и невежественным настолько, насколько возможно для человеческого существа.» Вот все мои возражения против работы, в нескольких честных словах. В 1956 году, в Золотой Век эйзенхауеровского кретинизма и американского самодовольства, Белл выявил неорганизованное и неорганизуемое недомогание 70х и всех последующих лет — то, что описано в отчете HEW «Работа в Америке», то, которое ни одно политическое течение не смогло оседлать, то, которое нельзя использовать, и приходится потому игнорировать. Эта болезнь — неприятие работы. Ни в одном тексте ни одного рыночного экономиста — будь то Милтон Фридман, Мюррей Ротбард или Ричард Познер — она не встречается, потому что, как говорили в «Стар Треке», в их терминах проблема «невычислима».

Приведенные возражения против работы основаны на свободолюбии и могут показаться неубедительными для гуманистов прагматического или даже патерналистского склада — но есть и другие, от которых они отмахнуться не смогут. Заимствуя рекламный лозунг, можно сказать что «работа опасна для вашего здоровья». На самом деле, работа это просто массовое убийство и геноцид. Прямо или косвенно, работа рано или поздно убьет почти всех читающих эти строки. В этой стране, ежегодно на рабочем месте погибает от 14,000 до 25,000 человек. Более двух миллионов получают увечья. Причем эти цифры основаны на крайне консервативном определении увечья, связанного работой — поэтому они не учитывают ежегодные пол-миллиона случаев профессиональных заболеваний. Я взял в руки один из учебников по профессиональным заболеваниям — в нем было больше 1,000 страниц. И даже это едва задевает верхушку айсберга. Существующая статистика включает в себя только очевидные случаи — такие, как 100,000 горняков, страдающих черной болезнью легких, из которых каждый год 4,000 умирают — процент летальных исходов выше, чем у СПИДа, которому СМИ уделяют куда больше внимания. (Потому что втайне все думают, что СПИД поражает только извращенцев, которые могли бы и воздержаться, в то время как добыча угля — это нечто священное и общественно необходимое.) Но статистика не учитывает десятки миллионов людей, для который работа означает сокращение продолжительности жизни — а ведь это и есть по определению человекоубийство. Подумайте о врачах, который дорабатываются до смерти, не дожив до 60летия. Подумайте о других работоголиках.

Если даже тебя не убьют и не изувечат непосредственно во время работы, это вполне может произойти, когда ты идешь на работу, когда ты возвращаешься с нее, ищешь ее, пытаешься про нее забыть. Подавляющее большинство погибших в автокатастрофах — это либо люди, занятые чем-то из вышеперечисленного, либо их жертвы. К этому расширенному списку убитых надо добавить пострадавших от индустриального загрязнения среды, а также от вызванного работой алкоголизма или наркомании. И рак, и сердечно-сосудистые заболевания в большинстве случаев можно доказуемо связать с работой, или косвенно, или прямо.

Итак, работа — это человекоубийство, институционализованное как образ жизни. Как все знают, кампучийцы сошли с ума и устроили автогеноцид. Но мы-то чем от них отличаемся? У режима Пол Пота хотя бы было видение справедливого, эгалитарного мира — пусть мутное. Мы убиваем людей в (по крайней мере) шестизначных количествах ради того, чтобы чтобы продавать выжившим Биг-Маки и Кадиллаки. Наши сорок и пятьдесять тысяч ежегодно погибающих в автокатастрофах — мясо, не мученики. Они погибают ни за что. Вернее, за работу — но погибать за работу это все равно что погибать ни за что.

И факт, печальный для либералов — регулирующее вмешательство государства в этой борьбе не на жизнь, а на смерть совершенно бесполезно. ФАЗБ, Федеральная Администрация Здравоохранения и Безопасности на Рабочем Месте была создана, чтобы регулировать ключевую проблему — безопасность на рабочем месте. Но ФАЗБ была фарсом еще до того, как Рэйган придушил ее Верховным Судом. По старым (и щедрым на сегодняшний день) картеровским стандартам финансирования, каждый работник мог ожидать посещения от инспектора ФАЗБ один раз в 46 лет.

Государственное управление экономикой проблему тоже не решает. В странах государственного социализма работа, пожалуй, еще опаснее, чем у нас. При строительстве московского метро погибли и получили увечья тысячи русских рабочих. Ходят упорные слухи о замолчанных советских атомных катастрофах, по сравнению с которыми Таймс-Бич и Три-Майл Айленд выглядят, как учение по гражданской обороне в начальной школе.[Это написано за три года до Чернобыля.] С другой стороны, модная сейчас дерегуляция не поможет, а скорее всего, и повредит. С точки зрения здоровья и безопасности, работа выглядела хуже всего именно там, где условия максимально приближались к неуправляемому рыночному капитализму. Такие историки, как Юджин Дженовиз, убедительно показали, что — как и утверждали апологеты довоенного рабства — наемные рабочие на фабриках штатов американского Севера и Европы жили хуже, чем рабы на плантациях американского Юга. Похоже, что никакие перестановки и переупорядочивания бизнесменов и бюрократов ситуацию на собственно производстве не меняют никак. Серъезное проведение в жизнь даже тех туманных стандартов, за которыми в теории следит ФАЗБ, скорее всего намертво остановит всю экономику. По-видимому, следящие это осознают — по крайней мере, бороться с самыми злостными из нарушителей они даже и не пытаются.

Все сказанное до сих вообще не должно было бы быть спорным. Большинство работающих сыты работой по горло. Проценты прогулов, увольнений, мелкого воровства и саботажа, спонтанных забастовок и прочего надувательства на работе высоки и постоянно растут. Похоже, что есть и движение к осознанному отказу от работы, а не только инстинктивному ее неприятию. И тем не менее, общее мнение — тотальное среди работодателей и их агентов, и очень распространненое также среди работников — это что работа сама по себе неизбежна и необходима.

Я не согласен с этим. В настоящее время нам вполне по силам упразднить работу и заменить ее, во всех ее полезных аспектах, разнообразной свободной деятельностью нового типа. К упразднению работы надо идти с двух сторон — с качественной и с количественной. С одной стороны, количественной, следует решительно сократить объем выполняемой работы. В настоящий момент большая часть работы совершенно бесполезна, если не хуже, и от нее надо просто избавиться. С другой стороны — и в этом, я думаю, суть проблемы и революционно-новый подход — надо взять ту полезную работу, которая останется, и преобразовать ее в восхитительное разнообразие игр и ремесел — неотличимых от других видов приятного времяпрепровождения, но дающих в конце концов полезный продукт. Уж конечно это само по себе не сделает их менее приятными. После этого, можно будет полностью разрушить искусственные барьеры власти и собственности; созидание станет развлечением. И нам не надо будет больше друг друга бояться.

Я не думаю, что таким образом можно сохранить большую часть работы. Но большую часть работы и не следует сохранять. Лишь малая, постоянно уменьшающаяся часть работы служит какой-то полезной цели, чему-то кроме защиты и воспроизводства системы всеобщего труда с ее политическими и правоохранительными придатками. Двадцать лет назад, по оценке Пола и Персиваля Гудманов, лишь пяти процентов всего затрачиваемого труда хватило бы, чтобы удовлетворить наши минимальные потребности в еде, жилье и одежде. Надо полагать, что если эта цифра точна, то сейчас она была бы еще меньше. Они дали только оценку — но сути это не меняет: прямо или косвенно, большая часть работы имеет цели непроизводительные — торговлю и управление обществом. Прямо так, сходу, можно освободить десятки миллионов продавцов, солдат, менеджеров, ментов, брокеров, священников, адвокатов, банкиров, учителей, охранников, квартирных хозяев, рекламных агентов, а также всех, кто работает на них. Это как лавина — каждый раз, когда от работы освобождаешь большого начальника, с ним освобождаются все его подчиненные и лакеи. Экономика схлопывается.

Сорок процентов рабочей силы — это «белые воротнички»; почти всем им достаются самые идиотские и скучные виды работы, какие только можно придумать. Целые области экономики — например, страховой и банковский секторы, а также торговля недвижимостью — целиком состоят из бессмысленного перекладывания бумаг. Не случайно то, что «третичный» сектор, сектор служащих, продолжает расти, в то время как «вторичный» сектор (промышленность) находится в застое, а «первичный» (сельское хозяйство) практически исчез. Поскольку работа нужна только тем, чью власть она поддерживает, работников, для поддержания общественного порядка, легко можно перемещать из относительно полезных областей в относительно бесполезные. Что угодно, лишь бы не вообще ничего. Вот почему когда ты раньше заканчиваешь, ты не можешь пойти домой. Им твое время нужно, столько, сколько нужно, чтобы тебя подчинить — хотя использовать его они по большей части не могут. Как иначе объяснить то, что за последние пятьдесят лет средняя продолжительность рабочей недели уменьшилась лишь на несколько минут?

Далее, переходим к расчленению собственно работы производительной. Отсекаем военную промышленность, атомную энергию, гамбургеры и прочую мусорную еду, интимные дезодоранты для дам — а прежде всего, автомобили. Изредка встречающийся Форд-Т или паровик Стэнли — с этим проблем нет; но автоэротизм, на котором вспухли такие язвы, как Детройт и Лос-Анжелес, отметается без обсуждения. Даже не думая об этом, мы тем самым практически решаем проблему энергоресурсов, проблему окружающей среды, и все вытекающие из них социальные проблемы.

И наконец, мы должны искоренить самую распространенную профессию, с самым долгим рабочим днем, самой маленькой зарплатой, самыми неприятными порой обязанностями — работу домохозяйки: поддержание очага и уход за детьми. Упразднив наемный труд и добившись полной незанятости, мы подрываем основы полового разделения труда. Базовая семья, как мы ее знаем — это всего лишь неизбежное приложение к тому разделению труда, которого требует современная система работы по найму. Нравится вам это или нет, но последний век или два экономически разумно именно то, что мужчина зарабатывает на хлеб, женщина копается в дерьме, обеспечивая ему безопасное убежище в бессердечном мире, а дети строем идут в молодежные концентрационные лагеря, называемые «школами» — в основном для того, чтобы не мешать маме, оставаясь тем не менее под контролем, но заодно и чтоб научиться пунктуальности и послушанию — качествам, необходимым для работника. Если хочешь избавиться от патриархата, прежде всего избавляйся от базовой семьи — потому что неоплачиваемая семейная «теневая работа», как назвал ее Иван Иллич, делает возможной работу оплачиваемую, а та, в свою очередь, заставляет вводить базовую семью. Вторая половина предлагаемого нулевого варианата — упразднение «детства» и уничтожение школ. В этой стране учащихся полный день больше, чем на полную ставку работающих. Наши дети нужны нам как учителя, не как ученики. Им есть что добавить в лудитскую революцию, просто потому, что они гораздо лучше взрослых умеют играть. Взрослые и дети это не одно и то же — но взаимозависимость делает их равными. Барьер между поколениями можно преодолеть, только играя.

Пока что я даже не упоминал о возможности на порядок сократить оставшуюся малую, но необходимую часть работы через автоматизацию и кибернетизацию. Ученые, инженеры и техники, которым больше не нужно будет отвлекаться на военные программы и заранее планировать технику так, чтоб она через два года морально устаревала, получат огромное удовольствие, разрабатывая способы уничтожить усталость, скуку, обезопасить такие виды деятельности, как горные разработки. И уж конечно они придумают массу других проектов, чтобы себя занять. Может быть, создадут всеобъемлющую всепланетную мультимедийную коммуникационную сеть. Может быть, построят колонии на других планетах. Может быть. Сам я не большой поклонник технических штук. Электрический рай с кнопками — не для меня. Я не хочу, чтобы за меня работали роботы; я все хочу делать сам. Мне кажется, что место в будущем для трудосберегающих технологий есть, но небольшое. Исторические и доисторические прецеденты говорят не в их пользу. Когда технология производства от охоты и собирательства развилась до сельского хозяйства, а затем до промышленности, количество работы возросло, а умений и самоопределения стало меньше. Дальнейшая индустриализация лишь подчеркивает то, что Гарри Браверман называл «деградацией труда». Думающие наблюдатели всегда это осознавали. Джон Стюарт Милль писал, что все трудосберегающие изобретения, когда-либо предложенные, так и не сберегли ни минуты труда. Карл Маркс писал, что «можно написать целую историю изобретений, сделанных, начиная с 1830х годов, исключительно для того, чтобы дать капиталу оружие борьбы с пролетариатом». Энтузиасты-технофилы — Сен-Симон, Конт, Ленин, Б.Ф.Скиннер — все были бессовестно авторитарны; все они были технократами. К обещаниям компьютерных мистиков надо подходить с большим скепсисом. В конце концов, сами они пашут, как волы — скорее всего, дай им волю, нам тоже житья не будет. Однако любые конкретные предложения — если человеку от них больше пользы, чем обычно бывает от продуктов хай-тека — все это обязательно надо выслушать.

Но чего я действительно хотел бы — это увидеть, как работа превратится в игру. Первый шаг в этом — отбросить понятия «профессии» и «рода занятий». Даже деятельность, не лишенная игрового содержания, напрочь теряет его, когда превращается в профессию — то, что определенные люди, и только они, обязаны делать в ущерб всему остальному. Не странно ли — современные крестьяне в поте лица, по принуждению трудятся на полях, а современные, защищенные кондиционерами помещики каждые выходные добровольно едут на дачу и копаются в огороде? Установив непрерывные выходные как образ жизни, мы получим такой Золотой Век дилетантизма, какой и не снился эпохе Возрождения. Профессий больше не будет — только вещи, которые надо сделать, и люди, которые хотят их делать.

Как показал Шарль Фурье, ключ к тому, чтобы превратить работу в игру — это перераспределить необходимые виды деятельности так, чтобы максимально использовать то, что разные люди в разное время на самом деле хотят делать. Многие получат возможность заняться тем, что им нравится — стоит просто устранить те иррациональные искажения, которые введены в соответствующие виды деятельности из-за того, что их превратили в работу. Я, например, с удовольствием некоторое (не очень большое) время занимался бы предподаванием — но мне не нужны студенты, которых заставляют учиться, и я не хочу угождать жалким педантам в погоне за постоянной позицией.

Далее — есть вещи, которые люди хотели бы делать иногда, но не слишком долго, и уж точно не все время. Сидеть с детьми несколько часов в день может быть очень здорово, просто потому что с детьми интересно — но точно не столько времени, сколько делают это родители. Родители, с другой стороны, будут крайне признательны за то время, которое они получат для себя — хотя они будут волноваться, если забрать детей на слишком долгое время. Именно такие различия между людьми и делают возможной свободный, игровой образ жизни. Тот же принцип применим ко многим другим видам деятельности — в особенности к основным, базисным. Так, многие с удовольствием готовят в свободное время — но мало кому нравится поставлять топливо для идущих на работу человеческих тел.

Наконец — при прочих равных — вещи, которые неприятно делать одному, или в плохих условиях, или по приказу начальства, вполне могут стать хотя бы на какое-то время приятными, если эти обстоятельства изменить. Это скорее всего применимо, в какой-то мере, ко всей работе вообще. Люди тратят огромное количество не имеющей другого выхода сообразительности, чтобы по мере сил превратить в игру самые скучные и тупые виды работы. Деятельность, приятная одному, неприятна другому — но каждый имеет разнообразные инетересы, и заинтересован в разнообразии. Как говорится, «один раз — все, что угодно». Фурье был настоящим мастером по тому, как самые извращенные и нестандартные вкусы обращать обращать на пользу пост-цивилизованному обществу — тому, что он называл «Гармонией». Он полагал, что с Нероном все было бы в порядке, если бы он в молодости насытил свою страсть к кровопролитию, поработав на бойне. Печально известную радость, с которой маленькие дети валяются в грязи, можно использовать, организовав их в «Маленькие Банды» по очистке туалетов и выносу мусора — с медалями для особо отличившихся. Я рекламирую не эти конкретные примеры, но сам принцип — который, я думаю, составляет важное направление глобального революционного переустройства. Надо помнить, что у нас нет задачи взять все имеющиеся сейчас виды работы и распределить ее по соответствующим людям — из которых некоторые должны были бы быть воистину извращенцами. Если во всем этом и есть место для технологии, то оно скорее не в том, чтобы автоматизировать работу до полного ее униочтожения, но в том, чтобы открыть новые области для созидания и игры. В некотором смысле, хотелось бы вернуться к ремеслам — то, что Вильям Моррис полагал полезным и желательным результатом коммунистической революции. Искусство мы отберем у снобов и коллекционеров, уничтожим как специализованную фабрику для развлечения элит, и вернем спрятанную в нем красоту и творчество в целостную, единую жизнь — из которой работа их выкрала. Очень полезно помнить, что греческие амфоры, о которых мы пишем оды и которые храним в музеях, в свое время использовались, чтобы возить масло. Мне не кажется, что объекты нашего сегодняшего быта ждет в будущем такое же обожание — если это будущее вообще будет. Суть в том, что в мире работы такой вещи, как прогресс, просто нет; если что-нибудь есть, то ровно обратное. Не надо стесняться красть у древних то, что у них было — от них не убудет, а мы станем богаче.

Переоткрыть повседневную жизнь — это значит выйти за рамки имеющихся у нас карт. Конечно, и это правда, уже написано гораздо больше спекулятивных утопий, чем полагает средний человек. Кроме Фурье и Морриса — и Маркса, намеками в основном тексте — есть сочинения Кропоткина, синдикалистов Пато и Пуже, старых (Беркман) и новых (Бутчин) анархо-коммунистов. Communitas братьев Гудманов — образцовое описание того, как формы вытекают из функций (целей); кое-что можно почерпнуть у провозвестников, обычно туманных, альтернативной/ аппроприирующей/ промежуточной/ содружестенной технологии, таких, как Шумахер и в особенности Иллич — если сначала отключить их туманогенерирующие агрегаты. Ситуационнисты — конкретно, Революция повседневной жизни Ваннейгема и Антология Ситуиционисткого Интернационала, — излагают свои мысли с восхитительно безжалостной ясностью — пусть даже они так и не смогли толком согласовать свою схему рабочих советов с упразднением работы. Все же, лучше уж их несоответствия, чем любая из существующих ныне версий левачества — все адепты которого проповедуют труд, ибо, не будь труда, не будет и трудящихся, а кого тогда организовывать левакам?

Итак, в конечном счете аболиционисты — сторонники полного упразднения труда — остаются без ориентиров. Никому не под силу предсказать, что выйдет из той творческой бури, которую высвободит уничтожение труда. Все, что угодно. Надоевший всем спорный пункт о свободе/необходимости, с его теологическими коннотациями, на практике разрешит сам себя, как только производство «полезного продукта» совместится с потреблением «игровой деятельности».

Жизнь станет игрой — вернее, многими играми одновременно — но ни одна из них не будет безвыигрышной. Образец производящей игры — оптимальный сексуальный контакт. Участники обуславливают удовольствие друг для друга, счета никто не ведет, и выигрывают все. Чем больше даешь, тем больше получаешь. В лудитском мире, лучшее в сексе проникнет в поры повседневной жизни. Обобщеная игра приводит к эротизации жизни. Собственно секс при этом становится менее надрывным и срочным, более игровым. Если играть правильно, все мы получим от жизни больше, чем дали — но только если играть на выигрыш.

Никто и никогда не должен работать. Пролетарии всех стран, … расслабьтесь!

10sm

Надпись на стене — «НИКОГДА НЕ РАБОТАЙТЕ» Очередь за пособием — Интересно, а что, лозунг отмены работы все еще стоит на повестке дня?..

источник

Социализм Дудаева

-yOB5QYwi8U

«Дудаев неоднократно публично осуждал развал Советского Союза советской номенклатурой и говорил, что если бы не Беловежская пьянка, то он бы, Дудаев, никогда бы никакой национальной независимостью Ичкерии не занялся бы.»
<…>
«Дудаев не допустил приватизации в Ичкерии при своем правлении. Более того, он добился сохранения субсидированных твердых цен на основные продукты питания и товары народного потребления.»

http://left.ru/2003/14/tarasov90.html


При всех рассуждениях о причинах чеченской войны забывался факт, мельком упомянутый в воспоминаниях жены Дудаева и в книге Лимонова «В плену у мертвецов»: при Дудаеве в Чечне не было настоящей приватизации. Все крупные предприятия оставались в руках у государства, хотя происходил бурный рост капитализма снизу. Реализовалась горбачевская утопия: развитие частного капитализма снизу при сохранении контрольных высот за государством. Все попытки московских и чеченских чиновников и предпринимателей добиться от Дудаева номенклатурной приватизации грозненских нефтеперерабатывающих заводов встречали с его стороны жесткий отпор.

http://revsoc.org/archives/2610


«А что в Чечне у Дудаева плохого было, Эдуард? Мы в Чечне не дали ни один завод приватизировать. Всё имущество, — сказали, — принадлежит народу. Цены на бензин, на солярку при Дудаеве не поднимались. Хлеб как стоил рубль, так и стоил».

http://www.nbp-info.ru/new/lib/lim_vplenu/10.html


Тогда Джохар не дал приватизировать ни нефть, ни крупные промышленные объекты, ни те предприятия, которые производят стратегическое сырье», — заявила Дудаева.

http://www.kavkaz-uzel.ru/articles/162083/


Наиболее явно «родимые пятна» социализма проявились в вопросе о собственности. Начав с критики российской приватизации, Дудаев постепенно перешел к открытой атаке на частную собственность, избрав в качестве первой цели сферу земельных отношений. В союзники Дудаев взял Всевышнего, разъяснив, что земля — собственность Аллаха и потому не может быть объектом торга.
<…>
Как-то в разгар обсуждения правительственного проекта приватизации Дудаев обрушился с критикой на капитализм. «Капитализм — это рабство наемного труда. Чеченцы никогда не были и не будут ни рабами, ни наемниками. Поэтому у капитализма на этой земле Аллаха перспектив нет. Социализм нам ближе». Стратегический выбор был обозначен ясно — «социализм с чеченским лицом». Судьба официальной приватизации в Чечне была предрешена. Явно лишь затем, чтобы продолжилась скрытая приватизация, проводимая начальниками всех мастей. Дудаев подписывал указы об аннулировании подобных сделок, однако одними указами проблему было уже не решить. Собственно, это судьба всяческого «социализма». Оставаясь на деле в собственности государства, многие предприятия трансформировались в АО.

http://www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=239682


Ну и на закуску интервью от Джемаля
http://www.apn-nn.ru/diskurs_s/103.html

8taJOZs3Kc0

источник

О нищете студенческой жизни [отрывки]

c77cf238992d3367ab3d035e933b6c28Мы можем сказать без малейшего сомнения, что студент во Франции является наиболее презираемым существом после полицейского и священника. <…> Все предпринятые на данный момент попытки исследований и анализа студенческой среды упускали из виду самое главное. Они никогда не выходили за пределы точек зрения университетских специальностей (психологии, социологии, экономики) и, следовательно, оставались в корне неверными. Все они были подвержены тому, что Фурье называл «легкомыслием в области метода, регулярно проявляющемся во всех первостепенных вопросах», и избегали изучения современного общества во всей его полноте. Фетишизм фактов скрывал сущность, частное заставляло забывать о целом. Об этом обществе было сказано все, кроме того, каким оно по сути своей является: рыночным и зрительским. <…> Причастность к спектаклю овеществления при нынешнем капитализме определяет каждому собственную роль во всеобщей пассивности. Студенты подпадают под это правило. Студент — временная роль, которая готовит индивидуума к принятию окончательной роли позитивного и консервативного элемента функциональной рыночной системы. Не более чем процедура инициации.

<…>

Нищета студенчества даже хуже нищеты общества спектакля, новой нищеты нового пролетариата. В то время как непрерывно возрастающая часть молодежи как можно раньше освобождается от моральных предрассудков и власти семьи, чтобы скорее вступить в трудовую жизнь, безответственный и послушный студент изо всех сил цепляется за свое «затяжное младенчество». И хотя его бесконечный юношеский кризис предписывает иногда противиться семье, студент безропотно принимает тот факт, что с ним обращаются как с ребенком различные учреждения, которые управляют повседневной жизнью.

<…>

Но причины нашего презрения к студентам носят иной характер. Они касаются нищеты студентов в экономическом отношении, но также и их самодовольства при виде бедности всякого рода, их нездорового влечения к безмятежному потреблению отчуждения в надежде, что посреди всеобщего безразличия им удастся привлечь внимание к собственным нуждам. Требования современного капитализма таковы, что большая часть студентов становится впоследствии мелкими клерками. Перед лицом столь убогого будущего, которое легко предвидеть и которое должно в той или иной степени «компенсировать» позорную нищету настоящего, студент предпочитает замкнуться в своем настоящем, приукрашиваемом иллюзией престижа. Компенсация сама по себе слишком ничтожна, чтобы к ней стремиться; завтрашний день крайне несимпатичен и насквозь пронизан заурядностью. Потому студент находит убежище в иллюзорно проживаемом настоящем.

Подобно стойкому рабу, студент считает себя тем свободнее, чем сильнее цепи власти сковывают его. В его новой семье — университете — студент воображает себя наиболее «независимым» социальным созданием, в то время как он находится под непосредственным синхронным воздействием двух самых могущественных систем общественной власти: семьи и государства. Он — их послушный и благодарный ребенок. И, подобно послушному ребенку, он начинает разделять все ценности и мистификации системы, которые постепенно концентрируются внутри него. Так иллюзии, навязанные служащим, стали усвоенной идеологией, передающейся массе будущих мелких клерков.

<…>

Благодаря тем крохам престижа, которые хранит университет, студент счастлив быть студентом. Увы, слишком поздно. Получаемое им узкоспециализированное образование, основанное на механическом повторении, уже предельно деградировало (по сравнению с прежним уровнем буржуазной культуры), как и его собственный уровень интеллекта, просто потому, что повсеместно господствующая реальность (экономическая система) требует массового производства плохо образованных и неспособных думать студентов. Студент игнорирует то, что университеты превратились в коллективные организации невежества, что «высокая культура» рушится в ритме серийного производства профессоров, все эти профессора — идиоты, которых освистали бы в любой средней школе. Наоборот, студент продолжает почтительно внимать своим наставникам, сознательно и добровольно подавляя свой критический дух во имя наилучшего единения с мистической иллюзией бытия «студентом» (действительно посвятившим себя изучению «серьезных вещей»), в надежде на то, что профессора сообщат ему высшие истины. Подлинный климакс духа!

<…>

Жизнь студента весьма незавидна из-за крайней нищеты. Но с вечным самодовольством студент возводит столь привычную ему нищету в ранг особого стиля жизни, выдавая свое нищебродство за добродетель и претендуя на принадлежность к богеме. Однако богемная жизнь не только не является оригинальным решением, но и в принципе невозможна без полного и необратимого разрыва с университетской средой. Но богемные студенты (и те, кто хвастаются, что являются ими) лишь цепляются за ложную и ухудшенную версию того, что в лучшем случае могло бы быть лишь посредственным личным решением. Они подобны пожилым провинциалкам. Эти «оригиналы» продолжают, спустя 30 лет после Вильгельма Райха, этого превосходного воспитателя молодежи, следовать наиболее традиционным формам личной жизни, воспроизводящем общие черты классового общества в отношениях между полами. Склонность студента к превращению в сторонника чего угодно ясно указывает на его фактическое бессилие.

В отмененных тоталитарным спектаклем пределах личностной свободы студент избегает экспериментов и, несмотря на свой более или менее свободный график, предпочитает авантюрам безопасность привычного повседневного пространства и времяпрепровождения, организованных для его бездействия хозяевами спектакля.

Безо всякого принуждения он самостоятельно разделяет время на работу и досуг, провозглашая лицемерное презрение к «зубрилам» и «рабочим лошадкам». Он сначала принимает всякое разделение, а потом оплакивает «нехватку коммуникации» в его религиозных, спортивных, политических или профессиональных кругах.

<…>

Но реальная нищета повседневной жизни студента находит свою немедленную воображаемую компенсацию в культурных товарах, этом опиуме для студентов. В культурном спектакле студент оказывается на своем естественном месте почтительного ученика. Близкий к производственным помещениям, в которые он, однако, никогда не попадет (святая святых производства культуры остается закрыта для него), студент восхищенно созерцает «современную культуру». В эпоху, когда искусство мертво, студент остается главным завсегдатаем театров и киноклубов, ненасытным потребителем этого трупа, замороженного, упакованного в целлофан и в обилии представленного в супермаркетах для домохозяек. Студент принимает участие в подобном фарсе без каких-либо оговорок и задних мыслей. Это — естественный элемент его жизни. Если бы домов культуры не существовало, студент изобрел бы их. Студент наилучшим образом подтверждает прописные истины американской социологии маркетинга: демонстративное потребление, организация рекламного противопоставления одинаково никчемных продуктов (Перек или Роб-Грийе, Годар или Леруш).

И стоит только выйти на сцену «богам», производящим и организующим культурный спектакль, студенты сразу становятся их основной публикой, самыми верными почитателями. Студенты составляют массовку для самых пошлых проявлений культурного спектакля; кто, как не они заполняют залы, когда священнослужители разных культов ведут свои бесконечные диалоги (недели марксистской мысли или собрания католических интеллигентов) или когда жалкие останки литературы расписываются в собственном бессилии (пять тысяч студентов на форуме «Что может литература?» (в работе форума участвовали Жан-Поль Сартр, Симона де Бовуар, Хорхе Семпрун, Ив Берже, Жан-Пьер Файе, Жан Рикарду)).

Не способный к истинным страстям, студент находит отраду в бесстрасных спорах, ведущихся между стражами рассудка и посвященных мнимым проблемам, подлинная задача которых заключается в сокрытии правды: Альтюссер — Гароди — Сартр — Барт — Пиккар — Лефевр — Леви-Стросс — Халлидей — Шатле — Антуан; Гуманизм — Экзистенциализм — Структурализм — Сциентизм — Новый критицизм — Диалектический натурализм — Кибернетизм  — Планетизм — Метафилософизм.

Студент мнит себя передовым, потому что он видел последний фильм Годара, купил последнюю аргументистскую книгу, участвовал в последнем хэппенинге этого придурка Лапассада. Этот невежда принимает за «революционные» новинки отмеченный популярными лейблами эрзац некогда действительно важных исследований, острота которых была предельно смягчена в соответствии с требованиями рынка. Главная задача студента заключается в поддержании культурного статуса. Студент, подобно всем вокруг, с гордостью покупает переиздания карманного формата важных и трудных для восприятия текстов: подобные серии «массовая культура» штампует ускоренными темпами. Однако он не способен их прочитать. Он довольствуется тем, что пробегает их взглядом.

Его любимое чтение — специализированные издания, которые руководят неистовым потреблением культурных новинок; студент послушно принимает все то, на что ему указывает реклама, устанавливающая четкие стандарты его вкусов и пристрастий. <…> Чтобы расширить кругозор, он с упоением читает Planete, волшебный журнал, оживляющий черные дыры старых идей. Студент верит в то, что под руководством этих изданий он действительно участвует в жизни современного мира и разбирается в политике.

Студент как никто иной жаждет быть политизированным. Однако он игнорирует тот факт, что его участие в политике осуществляется посредством того же спектакля. Поэтому он связывается со смехотворными осколками левого движения, которое было уничтожено «социалистическим» реформизмом и сталинской контрреволюцией более 40 лет назад. Состоявшийся крах рабочего движения, о котором прекрасно знает власть, и смутно догадываются сами рабочие, студентом так же полностью игнорируется. Преисполненный дибильной гордости, студент принимает участие в самых клоунских демонстрациях, которые только студентов и могут привлечь. <…> Он считает необходимым иметь общие идеи обо всем, создать логичную картину мира, которая придаст смысл его пассивности и асексуальной распущенности.

Поэтому, подобный игрушке в руках церквей, он с атавистической страстью обожает дурно пахнущий труп бога и стремится к ветоши доисторических религий, которые студент полагает своевременными и в наши дни. Следует отметить, что студенческая среда, наряду с обществом пожилых провинциалок, является местом с самой высокой дозой религии и остается благодатной «миссионерской территорией» (в то время, как с других земель кюре были изгнаны), где священники, даже не пытаясь скрываться, предаются содомии с тысячами студентов в духовных сортирах.

<…>

53bf169ca6eaa59b97be4a162743ca67

источник